Рэй Брэдбери - Высоко в небеса - 100 рассказов

«Прощай, «Лафайет»!» — это правдивая и трагическая история, которую поведал нам с Мэгги один кинематографист, долгое время живший по соседству. Время от времени он заходил ко мне в гости, и мы с ним выпивали по бокалу вина. Он-то и рассказал, как в далеком 1918 году, на исходе Первой мировой войны, воевал в эскадрилье «Лафайет». Не в силах сдержать слезы, он говорил о том, как сбивал немецкие бипланы; по прошествии многих лет перед ним все еще маячили открытые юные лица обреченных на смерть. Чем я мог его утешить? Разве что подставить свое литераторское плечо, чтобы хоть как-то поддержать человека в этих тягостных воспоминаниях.

В тот же вечер я стал писать своему другу в Париж и упомянул о поразительном впечатлении: как мне довелось услышать в телефонной трубке рев толпы, бушевавшей в Мехико-Сити. Из этого дружеского письма выросло небольшое произведение об одном старике, который звонил в другие города и слушал голоса дальних краев.

«Отзвук бегущего лета» — это рассказ, который начался с озарения. Когда я проезжал через Уэстервуд-Виллидж, к нам в автобус впрыгнул какой-то паренек; он бросил плату за проезд в кассовый ящик, пробежал вдоль сидений и нырнул в кресло через проход от меня. Разглядывая его с нескрываемым восхищением, я думал: боже праведный, будь во мне столько жизненных сил, я бы, что ни день, строчил новый рассказ, каждую ночь сочинял по три стихотворения, а к концу месяца выдавал полновесный роман. Потом я опустил глаза и увидел подлинный источник его энергии: пару отличных новехоньких кроссовок. И на меня вдруг нахлынули воспоминания о знаменательных днях моего отрочества, когда в начале каждого лета мы с отцом шли в обувной магазин и покупали мне новые кроссовки, через которые в меня входила энергия целой Вселенной. Я стремглав бросился домой, сел за стол и написал рассказ о мальчике, который мечтал о паре кроссовок, в которых можно промчаться сквозь лето.

Случайно попавшийся мне в Дублине номер «Айриш таймс» навеял тему рассказа «Страшная авария в понедельник на той неделе». В одном из газетных материалов говорилось, что только за тысяча девятьсот пятьдесят третий год в Ирландии погибло триста семьдесят пять велосипедистов. Поразительный факт, подумал я. Наши газеты такого практически не пишут: у нас принято считать, что на дорогах люди гибнут только в автомобильных авариях. Занявшись этим вопросом всерьез, я докопался до причины. В Ирландии счет велосипедам шел на десятки тысяч: люди разгонялись до сорока-пятидесяти миль в час и не могли избежать лобового столкновения, а столкнувшись лбами, получали тяжелейшие черепно-мозговые травмы. Но ведь об этом, подумалось мне, никто на свете не задумывается! Наверное, стоит про это написать. Так я и сделал.

Источником рассказа «Барабанщик из Шайлоу» послужил опубликованный в «Лос-Анджелес таймс» некролог: умер киноактер Олин Хаулэнд, исполнитель эпизодических ролей. За долгие годы я посмотрел десятки фильмов с его участием, а теперь перед глазами был некролог, где, в частности, говорилось, что дед актера служил барабанщиком в Шайлоу. Эти слова таили в себе такую магию, такой глубокий смысл, такую печаль, что я, как одержимый, бросился к пишущей машинке и начал стучать по клавишам. Не прошло и часа, как этот короткий рассказ был завершен.

«Душка Адольф» появился очень просто. Проходя как-то вечером по территории студии «Юниверсал», я заметил участника массовки, одетого в нацистскую форму, да еще с наклеенными гитлеровскими усиками. Мне стало любопытно: если он начнет разгуливать по студии, а то и выйдет на улицу, как будут реагировать встречные, завидев копию Гитлера? Ближе к ночи у меня был готов рассказ.

Я никогда не имел власти над своими рассказами: наоборот, они имели власть надо мной. Каждый из них в свой черед настойчиво требовал: надели меня голосом, облеки в слова, дай жизнь, — и я следовал правилу, которым всегда делился с собратьями по перу: «Оказавшись на краю утеса, прыгай вниз, а крылья приладишь в полете».

В какие только пропасти я ни бросался за шестьдесят с лишним лет: корпел как безумный за пишущей машинкой, чтобы довести до конца очередной рассказ и тем самым совершить мягкую посадку. А в последние годы я все чаще оглядываюсь назад и вижу себя мальчишкой, который торгует газетами на углу и каждый вечер что-то пишет, не осознавая, сколь жалки эти потуги. Почему я не отступал, какая сила заставляла меня раз за разом бросаться в пропасть?