Патрик О Лири - Дверь № 3

– Я сделал это, – тихо проговорил я.

Четки замерли. Сол посмотрел на красную птичку у меня в волосах.

– Ты слышишь, Аймиш? Лора умерла. – Он через силу улыбнулся, глядя на меня. – Эта птица с самого начала ее невзлюбила. Наверное, Аймиш лучше умеет судить о людях.

Некоторое время я наблюдал за ним, потом сказал:

– Ты не сказал мне, что она твоя дочь.

Его лицо осталось непроницаемым, но, вглядевшись пристальней, я заметил в нем нечто такое, что я раньше видел только у матери: какое-то свирепое отчаяние, абсолютную безысходность, которую можно перенести лишь с помощью постоянных молитв и покаяния. Только теперь мне по-настоящему стало понятно, откуда взялась его набожность.

– Сол? – позвал я.

– Я как раз собирался рассказать, – ответил он.

Его плечи вдруг затряслись, он сгорбился и долго молча и горько плакал.

Я не буду описывать дальше нашу беседу с Солом. Ограничусь тем, что он подтвердил все сказанное Лорой и полностью открыл передо мной душу. Начал он с того, что назвал себя «худшим человеком на свете». Выслушав его исповедь, смелую и откровенную, я был вынужден с этим согласиться. Тем не менее подробности частной жизни Сола больше никого не касаются. В конце концов, теперь он мой клиент. Я смотрел на этого незнакомца, которого успел полюбить, и чувствовал, что он в первый раз за долгую, долгую жизнь счел себя достойным того, что обещал всем другим, – прощения грехов.

В среду утром мы сожгли машину времени. После обеда мы с братом сидели в баре с видом на океан в Санта-Монике, пили «Гиннесс» и жевали попкорн. Какой-то оборванец с серым мешком для мусора, по виду бездомный, собирал на пляже пустые бутылки. Хоган окликнул его и отдал всю мелочь из своего кармана. «Благослови вас Бог», – хрипло проговорил бродяга и заковылял прочь в сторону прославленного калифорнийского заката, который в тот вечер особенно удался, по-видимому, подкрашенный смогом. Бурые заросли морских водорослей покачивались за полосой бурунов, напоминая пятна разлившейся нефти. Время от времени из их чащи показывалась черная остроконечная голова морской выдры. Монотонный шум прибоя заглушал все посторонние звуки, создавая иллюзию интимности и располагая к откровенному разговору. Я поведал Хогану все, что знал о машине времени, и рассказал о последних событиях. Он слушал внимательно, не перебивая, потом сказал:

– Ну что ж, хоть попробовал.

– Попробовал? – удивился я.

– Ну да. Получил свой шанс. Некоторым и этого не дано. – Я недоумевал. Что он имел в виду? Неужели мои отношения с Лорой? Он продолжал, озадачив меня еще больше: – Вот, к примеру, отец с матерью – они по крайней мере были вместе.

Тут уж я не выдержал:

– Хоган, ты видел когда-нибудь, чтобы они целовались, обнимались… хотя бы радовались друг другу?

Он задумался.

– Иногда играли в карты. – Я насмешливо фыркнул, он покраснел. – Брак – это не только поцелуи, Джон.

– Да я как бы и сам уже не мальчик, – возмутился я. – Во всяком случае, женщины у меня были, и не одна… Может, мне не так уж и везло, но… – Хоган улыбнулся. – Ну ладно, наверное, я и в самом деле мало что понимаю.

Мимо нас, распугивая чаек, пробежали дне стройные блондинки. Мы проводили их взглядом.

– Ты все такой же идеалист, – вздохнул Хоган. – Весь в мать.

– Что? – Я не верил своим ушам. – Хоган, мне никогда в жизни никто не говорил, что я похож на мать!

– Я вовсе не хотел тебя обидеть! – запротестовал он. – Она кому угодно сто очков дала бы вперед.

– Ну, приведи хоть один пример, в чем я на нее похож? – не унимался я.

Хоган ответил не раздумывая:

– Ты слишком много от себя требуешь. Я расхохотался.

– Очем ты говоришь? Мать была требовательна только к другим!

– А ты вспомни ее слова: «Я никогда не требую сделать то, от чего сама бы отказалась». Разве не так?

– И что?

– Ты знаешь, как строга она была к людям. Представь теперь, что это должно было значить для нее самой! Потому она и не умела прощать. Просто не могла. Ведь она так и не простила себе, что вышла за отца.

Таких слов я от Хогана прежде никогда не слышал и не был уверен, что хочу слышать теперь. Казалось, я ступаю на запретную территорию, опасную и неисследованную. Мне стало страшно.

– Она сама тебе об этом сказала?

– Нет, отец. Помнишь, как она вечно прохаживалась по поводу его одежды? «У тебя совсем нет вкуса, Роберт». -

Хоган криво усмехнулся. – И еще плевалась, когда считала перхоть с его костюма.