Чхве Чинён - К солнцу за горизонт

Хэрим умерла, когда ей было десять. После ее смерти мы уехали из Кореи. Я не пыталась что-либо объяснить сыну, когда мы покидали страну. Хэмину тогда было шесть лет, вопросов в тот период он задавал множество. Хэмин не понимал, почему родители вдруг заставили его расстаться с велосипедом, компьютером, комнатой его старшей сестры, и зачем нужно бежать из дома. Я не знала, как объяснить ему все это. Я не сумела сказать, что теперь мы должны сохранить хотя бы собственные жизни.

Была ночь понедельника. Лежа в спальне, я краем уха услышала полуночный выпуск новостей: передавали, что где-то за границей случилась вспышка странной болезни. Я была занята подсчетом расходов на подарки в тот месяц и параллельно слушала комментарий диктора о том, что вирус эволюционирует, постоянно адаптируясь к новым вакцинам, продолжает распространяться, и до сих пор не удалось установить ни механизм инфицирования, ни надлежащие меры предосторожности. На следующий день вихрь новостей о вирусе уже кружил по улицам города. «Все быстро вернется в норму», – верили мы, ведь беда случилась в какой-то далекой стране, ведь современная медицина и правительственные меры победят болезнь не сегодня, так завтра. Даже слушая вести о том, что в Америке число погибших продолжает расти, люди по-прежнему беспокоились лишь о средствах к существованию, старости и образовании детей.

Внезапно мне сообщили, что Хэрим умерла. Она скончалась в больнице меньше, чем через час после того, как ее привезли из школы на скорой. В то утро дочь проспала. Она умылась, стала собирать волосы и вслух заметила, что у нее горячий лоб. Закидывая рюкзак на плечи, Хэрим безжизненным голосом пробормотала себе под нос, что хочет съесть «воппер» с пулькоги, – будто озвучила какую-то свою давнишнюю мечту. Я достала пять тысяч вон и протянула ей:

– Держи. Съешь после школы.

Хэрим обняла меня за пояс и потерлась щекой о грудь.

– По дороге с работы зайду в аптеку и куплю тебе лекарство, – добавила я.

Это было наше последнее прощание.

По официальным данным, в те сутки в стране погибло больше десяти тысяч человек. На следующий день число жертв выросло почти в пять раз. Мы забрали из больницы брошенное там тело Хэрим и похоронили ее на горе недалеко от дома. Не проронив и слезы, мы выкопали яму. Расставание с дочерью было внезапным, как вспышка молнии: мы даже не успели осознать, что такое смерть. Лишь когда мы уложили ее тело в могилу и начали забрасывать землей, у меня открылись глаза: я спешила оставить собственного ребенка на дне холодной ямы. С истошным воплем я бросилась к дочери и сжала ее в объятиях. Хотелось лишь одного – чтобы меня закопали там же, с ней на руках. Хэрим выглядела так, будто и сама не поняла, что умерла. Она лежала на промерзшей земле, а лицо ее до сих пор выражало лишь предвкушение того часа, когда уроки кончатся, и она сможет наконец съесть свой воппер с пулькоги. Мы не смогли положить его даже в ее могилу, и просто закопали нашу дочь.

Еще более страшная, чем сам вирус, катастрофа случилась, когда разорились банки и крупные предприятия. Мир захлебнулся в грабежах, контрабанде, поджогах, торговле людьми, убийствах, насилии и наводнивших его новых культах. Разлетелись слухи о том, что мужчины, уровень смертности которых был гораздо выше, могли излечиться детской печенью. Правительство исчезло, а вместе с ним рухнул и всякий порядок. В те дни ни оставаться на прежнем месте, ни бежать было невозможно.

Однако некоторые убегать и не собирались. В их числе были люди, которые считали, что теперь, куда ни поедешь, везде будет одинаково; люди, не сумевшие расстаться с прежней жизнью, несмотря на то, что теперь от нее остались лишь бесплотные воспоминания; люди, решившие, что, если уж им суждено умереть, то лучше принять смерть в стенах родного дома. Они держались до последнего, словно благородные герои, словно воины, сложившие оружие. Я же бросила всех, кроме Тана и Хэмина – отца, сестер, их семьи, старых друзей. «Наверняка, они и сами точно так же уверены, что бросили меня. Но, если уж мы все друг перед другом виноваты, ничто не помешает нам встретиться снова, пусть сейчас мы и расстаемся», – наивно обманывалась я.

Оставив все, мы преодолели нелегкий путь до Владивостока, где снова впали в замешательство: а куда ехать дальше? Наше место теперь здесь? Впрочем, просторы впереди были бескрайние. Можно было ехать и ехать. Мы могли сколько угодно скитаться по материку, спасаясь от вируса и бандитов. Могли смотреть на закат не там, где смотрели вчера, а завтра – не там, где сегодня. Могли бежать от настоящего на всех скоростях. Причина бежать пробивала земную твердь, взмывала в небо, точно солнце, и освещала каждый наш день. В тех краях все верили в бога: божий промысел, божья милость и благодать, божий дар, забота Господа, всеведущее око Господа…… Я верила в их бога и страшилась его. Так изменила меня местная природа, пугающе и бессмысленно раскинувшаяся до самого горизонта и как будто заявлявшая, что люди – совершенно никчемные существа.