Радомира Берсень - Не обижайте женщин. Часть 2

– Пастбище, что ль?

– Да, оно самоё. Туда и дорожка-то тайная, всё меж высоких трав и кустов. Быстро дотёкаете. Там и оставайтесь. А я все сама сделаю.

Всколыхнулись бабы, зашумели, да потом сами и зашикали друг на друга – враг-то рядом.

– Тихо! – Без лишней мякоти скомандовала Гельба. – Слушайте меня, бабы. Завтра я весь день готовиться буду. А вы, как будут спрашивать – чего-тко та баба тво́рит? Отвечайте так: больная она у нас, заразная, потому за краем деревни её и держим. Еду приносим, а она за то нам хворост сбирает. Пусть думают – всё идёт своим путём, как будто обычно. Да держите уши во́стро – как день скончается да солнце начнёт сходить, я брякну тут, у колодца. Вёдро своё на камень уроню, ну будто не удержала. Звук обычный, никого не привлечёт. А вы, как сослухаете вёдро об камень, сразу же поднимайтесь и за сарайками да огородами на пастбище уходите.

– Дак зачем оно нужно? – Спросил кто-то.

Гельба улыбнулась как оскалилась и сказала просто:

– Убивать я буду, гадцев этих. Но вам всем уйти нужно будет, чтобы самим не помереть. Стариков с детьми лучше заранее сошлите на пастбище. А сами прислуживайте гадюками да всё слухайте. Как вёдро об камень брякнет – всё оставляйте и идите туда же. Есть будете – оставляйте ложку и идите. А спросят вас куда – скажите, что до скотины идти пора. И идите непременно через наветренную сторону. Ясно вам это?

Бабы вразнобой испуганно закивали, а потом подхватили тяжёлые вёдра и отправились по домам, на ходу переговариваясь об услышанном. Гельба же, оставив ведро на крыльце своего дома, прошла в бурьяны за домом, миновав их, вышла на дикую полянку и остановилась. Солнце уже почти село, но ей и так была знакома каждая кочка, каждая травинка. Проследив взглядом полянку, она наметила себе тропочку на завтра.

На ту тропочку она вернулась, когда солнце ещё не выползло из-за земли, а лишь выпрастывало тонкие лучики как слабые руки, цепляясь ими за густую росную траву. Уверенно вошла в лес и пошла от поляны к поляне, от оврага к оврагу, да по лесным болотцам, да по омутам и сорным зарослям. Уж какие она там травы сбирала – то знает лишь сама Гельба. Она же диво как точно и много знала о травах, потому как от младенчества перенимала ту науку от матери да бабки. Ловко нарвав охапку травы, она переходила к хворосту и сплетала из них одну вязанку. А набрав вязанок – шла и отдавала бабам, те же раскладывали их по бочкам, что стояли под водостоками у каждого дома. Однажды один из чужаков хватанул Гельбу за руку, да отскочил как ошпаренный – так зло она на него зыркнула. К вечеру вся деревня была густо набита хворостяными охапками, внутри которых были спрятаны некие травы.

Солнце начало проваливаться в горячую дымку, что густела с краю земли, когда Гельба, с ведром в руках, подошла к колодцу и поставила ведро на камень. Медленно оглядев деревню, она не заметила ни одного ребятёнка, ни одного старичка, что обычно в это время грелись на лавочках. Только бабьи юбки мелькали у одного, у другого дома, да замученные девки плакали навзрыд либо ублюдки раскатисто хохотали. Она медленно подняла ведро над камнем, поглядела на него, да и выпустила из рук.

Зычно, звонко загрохало ведро о камень, а потом скатилось на землю. Одним моментом бабьи юбки стали взмётываться у дверей, да мелькать на задворках, скрываться за огородами. Гельба нагнулась, взяла ведро и спустила его в колодец. Затем сняла с головы платок, смочила его и навязала на лицо, закрывая рот и нос. Подоткнула юбку за пояс, чтобы в ногах не путалась и тщательно высекла искру на заранее приготовленный жгут. Тот задымил, запалился тусклой искрой. Взяла Гельба тот жгут в руки и пошла по деревне, в подступающих сумерках запаляя свои вязанки.

Белёсый душный дым моментом заполнил улицы, забился в домики, откуда повыскакивали захватчики, надрывно кашляя и растирая глаза. Гельба шла медленно, спокойно, от дома к дому, запаляя одну бочку за другой. Дойдя до последнего дома, она отошла за деревню и тщательно затоптала остаток жгута. Затем нырнула в кусты и принялась пробираться, пригибая траву, цепляясь за густые царапучие ветви. Дойдя до края небольшого болотца, она упала на колени и сорвала с лица платок, надсадно кашляя – глотнула-таки дымка своего. Стошнилась, доползла до небольшого чистого затона и хорошенечко умыла лицо да отсморкалась. Передышалась, раскрыв платье на груди, встала и побрела по тропочке до остальных.

Ее ждали не в домиках-времяках, сплетенных из гибких веток, а прямо на полянке, не смотря прозрачные летние сумерки. Скотину уже загнали в изгороди и приготовили к ночёвке. Тут же, с бабами, были и некоторые мужики, которые успели спастись, когда за скотиной смотрели.