Хроники Мировой Коммуны

Так что вряд ли можно сказать, что я была недовольна своей жизнью – ​тихой, однообразной и предсказуемой. Именно поэтому в погожий весенний день, когда мы с Колей и Авророй вышли с проходной и направились в столовую, меня так ударило по нервам звуком знакомого голоса, раздавшегося со стороны электробусной остановки. Так ударило, что я резко остановилась на месте, из-за чего приотставшая Аврора едва не врезалась мне в спину.

— Марьям, ты чего? – ​спросил Коля, настороженно осматривая человека, окликнувшего меня по имени. Пожилой, лет под шестьдесят, седина в волосах, джинсы, дутая синтепоновая куртка, из-под ворота которой торчит расшитый под куфию шерстяной шарф – ​это в солнечный апрельский день! Патологический какой-то мерзляк, вообще не изменился за прошедшие годы.

– Идите без меня, я потом, может, подойду, – ​я встретилась глазами со старым знакомым, чтобы угадать, с чем он пожаловал.

– Марьям, ты уверена? – ​Коля серьезно забеспокоился. Черт возьми, его можно понять – ​киношная совершенно ситуация, а в кино после такого, собственно, и начинаются самые интересные вещи.

– Пошли, пошли, – ​Аврора, кажется, ткнула его кулачком под бок и поволокла за собой, потом вдруг остановилась. – ​Тебе поднос брать?

– Не надо, – ​я уже не отрывала взгляда от приближающегося бывшего коллеги и соратника – ​приближающегося с той же скоростью, с какой Аврора и Коля уходили к столовой.

– Ну здравствуй, Оса, – ​позывной мой, принесенный с фронта, был, если честно, неоригинален. Если у мужчин позывные были крайне разнообразными, зачастую смешными и нелепыми, то женский набор оказывался куда менее широким. Прямо скажем: не было в милиции ни одной роты, где не имелась бы своя Гюрза и Багира – ​это те, кому при раздаче не досталось «революционное» имечко типа Клары или Розы. В непростом смешанном коллективе, отягощенном не до конца изжитыми патриархальными предрассудками, женщина просто не может себе позволить самоиронию, и зачастую линия поведения в духе «не подходи – ​укушу» оказывается единственно верной. Что и отражалось в пафосно-«опасных» прозвищах.

– Какого хрена ты сюда приперся, а, старый провокатор? – ​спросила я, стараясь сохранять ровный тон.

– Я тоже очень рад тебя видеть, – ​невозмутимо ответил Матрос. – ​Как дела, как работа? С личной жизнью что?

– Во времена моей молодости порядочные девушки за такие вопросы в морду били.

– Я знаю, что ты готова броситься мне на шею от радости, но давай лучше ограничимся рукопожатием, – ​он протянул мне руку. Я огляделась по сторонам в поисках знакомых, хлопнула его по ладони и настороженно предупредила:

– Я вообще-то есть хочу, так что…

– Не поверишь, я тоже! У вас как, можно за койны пообедать или только своих пускают?

– Ты из какого леса выскочил? – ​я, наконец, позволила себе улыбнуться. – ​Тут уже лет пять бесплатная столовая для всех. Окраина города, так что вроде никто пока завод не объел.

– Ну надо же, победивший коммунизм as is, – ​мы зашли в здание столовой, сняли верхнюю одежду, повесили ее здесь же, на стоящих без особого присмотра вешалках. – ​Поесть дают бесплатно, и даже куртки в гардеробе не воруют… Не воруют же? – ​настороженно переспросил он, остановившись.

– Какой сумасшедший позарится на твой тулуп в апреле месяце? – ​не выдержала я.

Где-то лет за семь до революции Матрос служил срочку на Северном флоте, в береговой части. Тогда как раз по частям прокатилась волна голодных бунтов из-за продовольственного кризиса в стране – ​солдаты, бывало, месяцами ели пустой суп без какого-либо намека на картошку. И вот молодой интеллигентный мальчик туманно-анархических убеждений стал агитировать сослуживцев устроить «военную стачку» к приезду в часть командующего флотом. Больших результатов не достиг, но, когда на него стуканули, случился крупный скандал, незадачливому анархисту приписали ни много ни мало – ​организацию теракта и вооруженного мятежа и в итоге посадили на пятнадцать лет. В тюрьме он прочитал кучу революционной классики, но, кажется, самый главный вывод, который из нее вынес, – ​о важности массовых расстрелов в деле построения справедливого общества.

Когда революция его освободила, он весьма энергично включился в политическую деятельность и вскоре оказался полномочным представителем Совета Коммун в Воронеже. В конце лета, когда начались публичные казни в Ростове, революционное правительство засыпали требованиями брать заложников и отвечать террором на террор. С разделением властных функций в те первые месяцы у нас было совсем плохо, так что суд и расправу творили зачастую по месту жительства. Пользуясь авторитетом центральной власти, Матрос успел расстрелять около сорока человек, родственников и членов семей бежавших на Юг бизнесменов и офицеров, пока не связалась с Москвой и не тормознула его местная милиция. После этого его самого едва не поставили к стенке, спас лишь авторитет старого «политзэка». С началом войны незадачливого комиссара отправили рядовым бойцом на фронт с первым же рабочим батальоном. Говорили, что и там его едва не казнили за жестокое обращение с пленными, но в этом я точно не могу быть уверена. О своих похождениях на фронте Матрос рассказывал в такой манере, что сложно было понять, когда он издевается, а когда говорит всерьез.