Лара Вагнер - Бывшая Москва

Несколько ламп, кое-как освещавших середину цеха, одновременно моргнули и потухли, конвейер, по-особенному противно скрипнув, снова остановился. Наступила почти полная темнота, потому что свет из узких окон был совсем слабым.

– Что случилось? – спросила Маша у проходившего мимо ремонтника.

– Похоже, генератор сдох, – ответил он.

– Девочки, может нас отпустят? – предположила ближайшая Машина соседка.

– Как же, дожидайся, – откликнулась невидимая в темноте девушка с другой стороны конвейера.

Они стояли и ждали, не решаясь что-либо предпринять, пока не послышался зычныйголос начальника цеха:

– Сегодня генератор вряд ли починят. Можете расходиться по домам. Только не передавите друг друга в дверях. Смену всем закрою с вычетом трех часов. Доложу начальству, пусть сами решают, нужно потом отрабатывать или так сойдет.

– Все-таки Платонов нормальный мужик, – обрадовалась еще одна работница, которая стояла неподалеку от Маши, – не стал вредничать. А эти три часа, может, как-нибудь спишут или забудут.

Все потихоньку разобрали свою верхнюю одежду и сумки (по счастью, вещи складывали у той стены, где были окна, поэтому ничего не потерялось), начали подтягиваться к выходу, стараясь не толкаться, ведь многим уже довелось на себе испытать, каково оказаться в потерявшей разум толпе. Маша тоже выбралась из цеха, миновала пост на проходной и оказалась на улице.

Ее догнала рыжая Наташка, с которой Маша, можно сказать, дружила:

– Ты куда теперь? Давай прошвырнемся на склад? Вдруг что-то приличное завезли по цеховым карточкам?

– Нет, я домой… До послезавтра.

– Ну, удачи.

Маша нырнула в метро. Вообще-то она планировала идти домой попозже, а неожиданно появившиеся свободные часы провести в своем любимом парке. Разумеется, парк – это слишком пафосно сказано. Просто огороженная старинным каменным забором территория с аллеями, по краям которых там и сям торчали стволы засохших деревьев. Деревья шустрые граждане почему-то не успели распилить на дрова, хотя охраны не было. На первый взгляд, картина нарисовывалась безрадостная. Но все равно Маше нравилось сидеть в одиночестве на ветхой скамейке, наблюдать за тем, как на дне глубокой ямы с зацементированными стенками ветер перекатывает обрывки бумаги, мелкие веточки и прочий мусор. Там, где кончался асфальт, едва заметно пробивалась трава – зеленовато-сизая, вялая, но все-таки живая.

Дома было еще безрадостнее, тем более у матери был сегодня выходной, а лишние три часа терпеть ее угрюмое молчание не хотелось.

Поднявшись на поверхность из метро, Маша прошагала два квартала, приблизилась к воротам в парк, уже поставила ногу на потрескавшуюся каменную ступеньку и остановилась. Нет, все-таки лучше сейчас пойти домой. В парк можно заглянуть и завтра, ведь завтра – совершенно свободный день после отработанной смены.

Она открыла дверь своим ключом. Мать не вышла встретить, так уже сложилось. Маша повесила на вешалку плащ, сняла сапоги, развязала платок. Теперь не помешало бы как следует отмыться от вечной цеховой пыли. Хоть бы вода в кране была… Пользоваться проточной водой гораздо приятнее, чем водой из бака, в котором быстро успевала скопиться ржавчина.

Вошла в ванную и от ужаса замерла. Мать сидела на табуретке, наклонившись к бортику ванны, погрузив обе руки в красную воду.

– Что ты делаешь?!

Бросилась к матери, попыталась приподнять ее, но та будто закоченела и срослась с ванной.

– Очнись, пожалуйста, очнись…

Маша рывком вытащила руки матери из воды, потом обхватила ее за ребра и резко поставила на ноги. Мать всей тяжестью навалилась на Машу. Неизвестно, откуда у той взялись силы, но она все-таки смогла вывести мать из ванной, почти волоком дотащить до комнаты. Там обе не удержались на ногах и повалились на пол. Маша прислонила мать спиной к дивану, приподняла ее руки. Кровь из перерезанных запястий текла все медленнее, и мать, кажется, постепенно приходила в себя. Уже сама удерживала руки на весу. Маша метнулась к шкафчику, где еще со времен работы матери в больнице хранилась коробка с бинтами, ватой и кое-какими лекарствами. Нашла то, что нужно, вернулась, присела на пол, начала бинтовать порезы. Все это делала инстинктивно, не отдавая себе отчета. Мать даже помогла завязать бинт на левой руке.

Только тут, когда стало ясно, что все обошлось, Маша заплакала. А потом заметила: мать тоже плачет, тихо-тихо… Они просидели на полу, обнявшись, перепачканные кровью, еще, наверное, долго. Во всяком случае, так их застал отец, когда вернулся с работы. Он моментально понял, что произошло.