Елизавета Сагирова - Лето придёт во сне. Приют

Четырнадцать лет – минимальный возраст, когда несовершеннолетний преступник может стать заключённым.

Услышав про три года, я немного успокоилась. Когда тебе всего одиннадцать, то три года – целая вечность. Но Дэн… ему-то уже пятнадцать!

– Вот-вот, – прочла мои мысли Яринка. – Так что слишком своими прогулками не увлекайтесь.

В её голосе я уловила нотки ревности и попробовала утешить себя тем, что подруга наверняка преувеличивает возможное наказание. Хотя кому из нас двоих лучше знать законы? Она, в отличие от большинства воспитанников, попала в приют не в младенческом возрасте, а лишь на год раньше меня.

Вообще Яринкина история была трагичнее моей, несмотря на то что родилась моя подружка в полной и порядочной семье. По крайней мере, так казалось со стороны. Но с первых лет жизни её существование было отравлено отношениями родителей. Нет, родители не ссорились – это нельзя было назвать ссорами, – мать просто боялась перечить отцу, когда он изводил и её, и дочь. Придирки, крики, вечное недовольство и рукоприкладство – это всё, что Яринка видела от него. И она очень быстро поняла, в чём кроется причина такого отношения, тем более что отец этой причины не скрывал и при каждом удобном случае упрекал жену за то, что родила ему дочь, а не сына. Забеременеть снова она почему-то не смогла, и это тоже ставилось ей в вину. Яринка помнила мать всегда молчащей, та редко улыбалась, ходила по дому, не поднимая глаз, и постоянно что-то мыла, стирала, готовила… Лишь по ночам, когда отец засыпал, мать и дочь могли посвятить время друг другу – они тихонько читали сказки на кухне, обнимались, смотрели в окно и мечтали о том, как однажды уедут далеко-далеко, только они вдвоём – без отца…

Но случилось другое.

Когда Яринке исполнилось восемь лет, мама вдруг расцвела. Нет, она по-прежнему одевалась серо и неброско, трудилась по дому и продолжала молчать. Но глаза её заблестели, щёки зарумянились, а походка стала лёгкой и пружинистой. И иногда, за рутинными делами, она, забывшись, улыбалась мечтательной, отсутствующей улыбкой. Яринка радовалась этим переменам, но была ещё слишком мала, чтобы задумываться об их причинах. Надеялась только, что за ними последует что-то хорошее.

Но вместо этого однажды, когда мамы не было дома, к отцу заявились двое полицейских и сообщили, что его жена арестована за прелюбодеяние.

Больше мама домой не вернулась. Той же ночью в камере она разорвала на полосы свое платье, связала их в одну веревку и повесилась на решётке.

Каким-то образом перед этим ей удалось уговорить одного из полицейских передать своей дочери письмо. Оно оказалось коротким и написанным так неразборчиво, что Яринке пришлось потратить немало времени на разбор написанного. Писала ли мама так нарочно, чтобы никто, кроме Яринки, не сумел прочесть её послание, или просто очень торопилась, было уже не узнать. Скорее всего, первое, потому что написаны были в письме такие вещи, за которые маме, не покончи она с собой, наверняка грозил бы второй срок.

Отец же ещё накануне, после прихода полицейских и известия об измене жены, пришёл в такое бешенство, что поломал, растоптал и выбросил все её вещи. И остался у Яринки на память о маме только сложенный вчетверо лист с неразборчивыми каракулями. Яринка спрятала его в щель под подоконником и перечитывала при каждой возможности, пока не выучила наизусть.

И вовремя. Через несколько дней после похорон Яринку забрали в коррекционный приют прямо из школы, чуть позже отец отправил туда же её немногочисленные вещи, и дома она больше не была. Отца с тех пор тоже не видела. Он воспользовался законным правом вычеркнуть из своей жизни ребёнка запятнавшей себя женщины. То, что Яринка в той же степени являлась и его ребёнком, значения уже не имело – отец ни разу не пришёл к ней, ничего не передал и не позвонил.

Пожалуй, спасибо ему за это. Потому что, если мне смириться с новой жизнью помогла надежда на встречу с родителями, то Яринка держалась за ненависть к отцу. Поначалу она отказывалась принимать местные распорядки, устраивала голодовки, прогуливала школу и воскресные службы, несколько раз была порота, но это только сделало её совершенно неуправляемой. Решив, что наказания страшнее уже не будет, Яринка докатилась до оскорблений взрослых и плевков в церкви, за что снова и снова получала розги. Неизвестно, сколько ещё продолжалось бы её вращение в этом замкнутом кругу, не окажись после очередной экзекуции рядом с непримиримой бунтаркой сестра Марья.