Андрей Канев - Один день после конца света

Широков опять на секунду закрывает глаза, чтобы не видеть эту ухмыляющуюся рожу. Последняя попытка прочитать вместо политинформации пусть и идейно выдержанные, но стихи, случилась с ним более трёх лет назад. Но вспоминают об этом все до сих пор, вызывая в нем лишь непреходящее, как местная погода, чувство стыда. Но уже не за стихи, а за сам факт этой бесконечно затянувшейся шутки, от длительного повторения превратившейся в еще один вид еженедельного наказания. И ведь они до сих пор считают это смешным.

Вяло переругиваясь, в отсеке появляются все новые и новые люди, тут же выстраиваясь в живую очередь по направлению к гальюну. Гальюн один, а людей все еще много, и каждый старается занять очередь пораньше, чтобы получить свои законные несколько минут утреннего одиночества. Именно одиночество цениться здесь более всего, и в погоне за ним усталые, озлобленные и раздраженные люди были готовы идти на все что угодно. Но на подводной лодке, пусть и такой большой, укрываться негде. Куда же деться с подводной лодки? Шутка, как и весь подобный юмор, была за двадцать лет затерта до дыр и давно потеряла свой изначальный смысл.

В отсеке начиналась шутливая перепалка, традиционное утреннее развлечение. Когда очередной счастливчик скрывался за дверью гальюна, в надежде побыть одному хотя бы на время отправления естественных надобностей, очередь тут же начинала волноваться. По истечении одной минуты ближайший к двери и соответственно первый в очереди начинал:

– Ну харе уже его дергать, дай и другим оправиться!

Сдержанные смешки.

Широков не спеша извлек из-под матраца тонкую, давно пожелтевшую тряпицу и, перебросив ее через плечо, встал в очередь. Перед ним маячила широкая спина механика, в затертом и лоснящемся кителе, с огромными заплатами на локтях. Вся одежда выглядела чистой, но все же давно выцветшей и заношенной до последней степени.

Механик поворачивается и кивает Широкову. Тот отвечает таким же сдержанным кивком. Механик бросает быстрый взгляд на плечо Широкова и суженые поутру веки его мгновенно распахиваются от ужаса.

– Боря, опять?! – шипит он негромко, впиваясь в него взглядом.

– Что?

– Полотенце, – сквозь зубы, чтобы не услышали стоящие в очереди соседи, быстро бросает механик.

– Черт… – досадует Широков и, осторожно оглянувшись назад, быстро перебрасывает полотенце с левого плеча на правое. Сзади пока никого не было и, похоже, этот маневр остался незамеченным для посторонних.

– Ты, Борька, таки доиграешься, – все еще дергаясь говорит стоящий вполоборота механик, разглядывая извивающуюся человеческую змею впереди. – Уж и краб на твоей пилотке запомнил бы. Кстати, где она? А ты каждое утро как будто с другой планеты возвращаешься…

– Не ворчи, Саша, – примирительно говорит Широков, шлепая себя по карманам в поисках пилотки. И тут же добавляет негромко: – Спасибо.

– Спасибо… – бормочет механик и, уже не в силах остановиться, продолжает нравоучения. – Вот стукану старпому, что ты левак, будешь три недели охотникам портки стирать. Или еще чего похуже…

– Чего уже хуже…

– Чего – чего… – продолжает механик. – Вот ходят слухи, что капитану Юрка-то, поднадоел уже…

– Не удивительно, – реагирует, улыбаясь, Широков.

– А ты не ухмыляйся, – снова раздражается механик. – На кой нам спрашивается, радист, если радио больше нет?

– А на кой нам механик, если мы больше никуда не идем? Если мы здесь как старый тапок в промерзшей луже?! Если мы…

– Да тише ты, – шикает механик, затравленно оглядываясь по сторонам и кивает куда-то за плечо Широкова. Тот, повернувшись, видит, что за ним уже встали несколько человек. Впрочем, к их разговору они не прислушиваются, тихонько переговариваясь о чем-то своем.

– Ты, Боря, – уже спокойнее говорит механик, – метлу-то, привяжи. Сам знаешь – Юрку, ты, может, и не заменишь, но последнего медведя мы, когда ели?

– Не помню, – честно отвечает Широков.

– Вот-вот, – наставительно поднимает палец механик. – И я вот не помню.

– Да ладно тебе. Я же все-таки не только радист. Я еще и пилот. Без меня точно никаких медведей не будет.

Со стороны гальюна вдруг доносится восторженный возглас: – Товарищи, да у него стоит?! Чем мажешь, Вовка?!

Взрыв хохота.

– Не скажи, не скажи, – качает головой механик, продолжая прерванный разговор. – Толку-то от твоей тарахтелки? Самое главное на охоте что? На охоте главное приманка. А летать ты можешь хоть до второго пришествия, медведь на жужжание твоей керосинки не придет. Медведь придет только на приманку. На хорошую приманку, с запахом.