Владимир Орлов - Валерий Синюха ищет ассистента

Ближе к вечеру завлаб наконец-то вызвал меня для разговора. Я расположился на зеленом диванчике в углу, моем любимом, с округлыми подлокотниками и кистями, которыми я любил играть во время субботних планерок. Шеф сидел за своим столом вполоборота и, когда я устроился на своем месте, развернул ко мне монитор, чтобы я видел, что он там изучает. Там в основном были старомодные домашние коллажи, детские фотографии его взрослых детей, пикники, дни рождения и еще групповой портрет его семьи на фоне водопада на Маврикии. Наконец, он остановился на фотографии своей дочери, когда ей было лет десять, с пугающе доверчивой улыбкой на лице, и сказал голосом совсем другого человека, который в этом кабинете никогда не звучал:

– Если бы я знал, какой она вырастет, я бы не стал кормить ее на завтрак гречневыми блинчиками со свежими ягодами и салатом из садовых улиток со смесью из брокколи, киноа, кешью, шпината и соуса понзу. И не стал бы тратить время на столовый этикет, прививая ей обращение с разнокалиберными приборами. Если бы я знал, что она не будет вылезать из спортивных штанов и мужских рубашек, я бы сэкономил на бальной студии. У меня получилось сделать ее мягкой и утонченной, но я так и не поборол ее природной простоты. Сколько не величай принцессой будущего упаковочного дизайнера и парашютистку, не вылезающую по вечерам из керамической мастерской, она так и останется милой рукодельницей без единой хищной нотки во взгляде. У нее и походка, как у пацана, не выпускает руки из карманов, я ничего не смог с этим поделать.

– Она вас еще удивит, – попытался я его ободрить.

– Это уж точно. От нее всего можно ожидать, но все в таком же роде. Не перестаю бояться за нее. Она слишком кроткая.

Потом он показал фото своей жены, которая с шутливой укоризной смотрела в объектив, а где-то на заднем плане – я мог бы поклясться – не в фокусе, рядом с другими фигурами, гораздо прямее и стройнее, чем сейчас, и лишь наполовину седой, в белом халате стоял Коробов.

– Я так и не смог с этим справиться. С этой внутрисемейной конкуренцией. Первую свою лабораторию я создавал вместе с женой. И она не могла выдержать крутые перемены, которые свалились на всех, кто занимался наукой последние двадцать лет, – сказал он с некоторым ожесточением.

– Там, на заднем плане, на этом снимке, неужели это наш общий знакомый? – поинтересовался я.

– Понятия не имею, кто это. Жена ездила на конференцию, кажется, в Могадишо, – ответил он, еще раз коротко взглянув на фото. – Мы прожили все эти годы в постоянной вражде. Первое время ее оскорблял, как она говорила, мой тухлый конформизм, потом нашлось много других причин для ненависти. Но мы даже не смогли развестись. То, чем мы начали заниматься, сделало все очень сложным, мы больше себе не принадлежали. – Он усмехнулся. – Выхожу каждый день из офиса, отсиживаюсь у пруда, кормлю уток. Я был уверен, что с годами стану толстокожим, но ничего подобного…

– Я всегда думал, что пруд с утками – это место, где можно наконец спокойно поработать. А вы там ухитряетесь развлекаться, – попытался пошутить я.

– Я рассказываю это тебе, потому что в твоей семье тоже были… трения на почве науки…

– Стараюсь не вспоминать об этом, – оборвал я его.

– Если честно, я не знаю, как мне жить с последствиями очередного кризиса. Я всех обидел, я всем испортил настроение, всем понизил самооценку, – вдруг оживленно сказал он.

– Мы строим козни всему миру, так что дома можно позволить себе быть ничтожным – плохим отцом, плохим мужем, насколько позволяет темперамент, – нашел я свои слова поддержки для шефа.

– У меня нет темперамента. К сожалению, – скривился он.

– Все наладится, я имею в виду – все остальное, – сказал я и вопросительно посмотрел на шефа.

Он вздохнул и, глядя куда-то в сторону, сердито изрек:

– Не мне тебе говорить, что в науке, которой мы с тобой занимаемся, по-настоящему ничего не определено, и чем дальше, тем хуже. То есть тридцать лет назад они обо всем договорились, открыли все эти частицы, доказали существование всех этих материй. А потом все посыпалось. Теперь сотни таких лабораторий, как наша, полностью сосредоточились на новомодных направлениях – от квантовой герменевтики до физики причинных столкновений. Вынуждены были сосредоточиться, чтобы исправно получать финансирование, – продолжал он. – Часть из этих направлений возникла после открытия необычных явлений в поведении элементарных частиц, другие были результатом математических откровений, еще пару тем принесли космические экспедиции за пределы Солнечной системы, все остальное было околонаучным бредом, вызванным к жизни новой политикой хеджевых фондов, которые научились извлекать прибыль из заведомо провальных научных проектов.