Владимир Орлов - Валерий Синюха ищет ассистента

О своей школе я почти не вспоминал, зато постоянно выслушивал рассказы Эльвиры, что за школа была у нее. И я никогда не понимал смысла этих историй. Они все были бессюжетными, но несли скрытый эмоциональный заряд. Вроде такого: «Я хотела во время перемены зайти в библиотеку, но заболталась с Майкой и не успела. И не знаю как, забрела в химический кабинет, дверь в лаборантскую была открыта. Никогда не забуду, что я почувствовала, когда увидела бутылку с серной кислотой. Это было… так странно…» «А что потом?» – обычно спрашивал я. «Уже не помню», – неизменно отвечала она, словно очнувшись. Со временем я перестал удивляться ее рассказам, решив, что в механизме ее памяти имелись неполадки.

Эльвира частенько неестественно таращила глаза, как от ощущения изумительного счастья. Я подозревал, что она использует неизвестное мне косметическое средство или тонкое приспособление для увеличения зрачков. Сколько я не разглядывал ее с близкого расстояния, требуя, чтобы она не шевелилась, я так и не смог обнаружить никакой машинерии. Обычно это заканчивалось неуместными прикосновениями. Возможно, так сказывался ее возраст – она продолжала чувствовать себя девочкой-подростком, но давно уже ею не была. Я бы поверил, что это последствия операции, скажем, пересадки глаз осьминога или кальмара. Я никогда ее не спрашивал. Полненькая и в очках – как раз такая, чтобы отвлечь меня от миссии и полностью погрузить в земную беззаботность.

Обычно у каждой пары была история «как смешно мы познакомились». Наша комедия приключилась в циклопическом офисном здании, наполовину недостроенном и настолько же неотделанном, где вместо клерков по коридорам слонялись люди в белых халатах, и где вторые полностью вытеснили первых во всех мало-мальски влиятельных учреждениях. Это была редкая минута покоя, после того, как я расправился с медицинской компанией, вложившей огромные деньги в технологию эффективного восстановления метаболизма, смешав их данные и обесценив предварительные результаты. И, довольный собой, я медитировал прямо посреди коридора где-то этаже на сорок втором высотного здания, когда вдруг услышал над собой довольно неприятный женский голосок, она что-то сказала или прошипела. Думала, что я не услышу, или, наоборот, хотела, чтобы не смог пропустить ее змеиное замечание. Еще секунда и я бы взорвался, но тут разобрал ее слова: она была любезна и говорила что-то приятное. А то, что я принял за шипение, оказалось милым и смешным речевым дефектом, который раньше всегда меня умилял, хотя новое поколение логопедов к тому времени его практически искоренило. Высокая, пухленькая, в кедах на босу ногу, в длинной просторной вязаной кофте, с романтичным каре и моим любимым дефектом, чуть было не нарвалась на мое отборное хамство.

Я поднялся, что было нелегко после расслабляющей стадии медитации, и пришел к ней на помощь. Она искала выход. И если на открытом ландшафте я всегда беспомощен, то в таких зданиях-лабиринтах я знал все входы и выходы, они словно бы изначально хранились в моей памяти. Да и в любых других зданиях тоже. В некотором смысле в этом состояла моя работа – просачиваться через едва заметные служебные выходы и двери, похожие на декоративные панели. Зато я легко мог потеряться в прямом коридоре или просторной комнате с единственным окном. В таких локациях мне приходилось по несколько раз устанавливать, куда я шел.

Она даже позволила взять ее за руку. Иначе я бы ее ни за что не вывел. Просто она была не прочь пошутить в таком стиле, как будто я ее поводырь или учитель, а она пятиклассница, или я разлюбезный хозяин дома, который по очереди водит гостей в гардеробную смотреть свою коллекцию открыток. Мне стало так смешно, что я начал сгибаться и хвататься одной рукой за живот, другой искать опору. Все-таки, говоря непредвзято, я был обычным сумасшедшим, которого на несколько секунд можно было принять за нормального, но безумие вылезало после единственного теплого прикосновения или намека на человечность, особенно когда это было похоже на игру. Ведь я был ужасно одинок.

Я понял, что все соединилось, когда она поправила свои очки с белыми дужками. Сдобная толстушка с обрезанными черными волосами. Она словно изображала персонаж из подростковой комедии. Быть такой изящно полновесной в тридцать два – что-то должно было быть с обменом веществ или с тем, что она проговаривала про себя. Мне сразу захотелось ей довериться. Человек, который владел секретом девственной рыхлости, наверняка держал за пазухой пару магических кристаллов. Потому что я знал, кому доверять нельзя – тем, чьи тела были подменены. Это было легко определить по голосу: когда человек выглядел не так, как звучал. Эльвира была неотличима от пронзительной шепелявости, которую исторгала. И с ней я чувствовал себя по-особенному. Иногда мне казалось, что она мной восхищается и одновременно смеется надо мной, то есть натурально потешается, как над глупеньким малышом, и в то же время глаз от меня не может отвести, как от диковинной зверушки – такое сочетание не так уж часто встречалось в известной мне части обитаемого мира.