Рина Шабанова - Наперегонки с темнотой

Закрыв глаза, я невольно унесся к тем событиям.

Анна умерла позапрошлой осенью и это стало неожиданностью, сбившей меня с ног. Я не сумел справится с потерей – все, к чему я привык и что любил, ушло вместе с ней. Мир вокруг меня перевернулся и покатился к чертям.

Я пил. Сначала для того, чтобы заглушить боль и не ощущать образовавшейся пустоты, но очень скоро такой способ сбежать от реальности перерос в зависимость. Оглушенный и сломленный ее преждевременной смертью, в первый раз я напился еще в день похорон.

Всего через час после того, как ее закопали в землю, я в пьяном беспамятстве валялся на диване навсегда покинутого ею дома и не желал возвращаться к действительности. Если бы мог, я бы отгородился от нее стеной и, в общем-то, именно так я тогда и поступил. Несколько последующих недель я пил стакан за стаканом, ходил по дому в грязной одежде, практически не ел, много курил и спал. Просыпался, пил и снова проваливался в сон.

Прикладываться к бутылке я начинал с самого утра, а к вечеру доходил до состояния полного ко всему безразличия. Это помогало справиться с насквозь пропитавшим меня ощущением безысходности. Как черная дыра, мощным гравитационным притяжением всасывающая в себя оказавшийся поблизости объект, эта безысходность затягивала меня в бездонную глубину, где не было ни света, ни привычного течения времени.

Мимо меня проходили какие-то события, на пороге появлялись какие-то люди – я ни на что не обращал внимания. Первые два месяца напрочь выпали из моей памяти и сколько бы я потом не пытался восстановить хронологию тех дней, у меня не выходило. Все, что осталось – это воспоминание о непрекращающейся боли и беспросветной тоске.

Позже я неоднократно предпринимал попытки вернуться к нормальному существованию, но все они терпели провал. Стоило взгляду наткнуться на какую-нибудь напоминающую о ней вещь, как боль накатывала с утроенной силой и я вновь хватался за стакан. Так, обнаруживая ее блокнот для записей, в котором она делала пометки, расческу, в которой еще оставались ее волосы, чашку, из которой по утрам она пила кофе или любую другую принадлежавшую ей мелочь, я надолго замирал с ней в руках и не мог поверить, что ее больше нет. Первые месяцы все вокруг выглядело так, будто она ненадолго уехала, но уже завтра возвратится назад и жизнь станет прежней.

В дальнейшем моя сонная апатия начала перемежаться с приступами гнева. Я злился на окружающих, но прежде всего на себя. Себя я винил в ее смерти, а каждого, кто взывал к моему разуму, укорял или тем более жалел – слал к черту. Жалость была невыносимее всего.

По отношению к себе я испытывал ее постоянно, поэтому когда кто-то еще принимался меня оплакивать, буквально взрывался от бешенства. Люди лезли ко мне с советами, помощью, ненужным сочувствием, чего-то требовали, вмешивались в мою жизнь, я же хотел, чтобы меня просто оставили в покое. В какой-то момент дошло до того, что я со всеми прервал общение.

Спустя полгода боль все же немного утихла, я сделал очередную попытку взять себя в руки… и не смог. Пробовал держаться, вернуться к работе, наладить свою исковерканную жизнь, но всякий раз выдерживал максимум пару дней, прежде чем сорваться к бутылке со спасительным зельем. Алкоголь стал моим лекарством, моим другом и собеседником, поддержкой и защитой от свалившегося на меня отчаяния. Когда понял, что не могу прожить без него и дня, прошел год.

За тот год приключилось много разного дерьма, но апогеем стал случай, после которого я кардинально изменил свои взгляды на жизнь. Он произошел прошлой осенью и если бы не то злосчастное стечение обстоятельств, скорее всего, к сегодняшнему дню я стал бы законченным алкоголиком. Мне хорошо запомнилось то сентябрьское утро.

Я находился в привычном, пьяном еще с вечера состоянии, поэтому когда тишину расколол громкий звонок мобильника, не сразу пришел в себя. Звонили настойчиво – резкий трезвон рингтона вызывал раздражение, хлестал по натянутым нервам, противно сверлил в висок, будто некто назойливый решил проделать в моей голове дыру. Желая остановить эту пытку, я нащупал рукой жужжащую трубку и с трудом разлепил глаза.

Высвечивающийся на экране номер не был мне знаком. Я хотел сбросить, но вместо того почему-то прочистил стянутое от сухости горло и наконец ответил. Строгий голос на том конце провода сообщил, что Терри подралась в школе.

В комнате на то время было уже светло. Солнечные лучи пробирались сквозь мутное, давно немытое окно моей спальни, косо рассекали ее на причудливые орнаменты и линии, искрились витающей в воздухе пылью. Я молча лежал с телефоном у уха, обводил затуманенным взглядом потолок, стены, некогда тщательно подобранную Анной мебель и разбросанные по полу вещи, пока не наткнулся им на свои босые ступни.