Глеб Кащеев - Городские легенды

Он посмотрел на незнакомку, но теперь более внимательно. Павел отодвинул в сторону клише, навязанное телевидением, и тут же в голове его возник вопрос.

– Как тебя зовут?

Она усмехнулась, поправила черные короткие волосы грациозным движением головы.

– Уже лучше. Я Вика.

Павел почувствовал, что стена, в которую он смотрел столько времени, видя лишь голый кирпич, начинает разрушаться. От нее отваливались куски, обнажая панораму по ту сторону забора. Девушка смотрела на то, как меняется выражение его лица, и ухмылялась.

То, что он сегодня видел – никакое не шоу. Потому что беспокойные – никакие не беспокойные. Вот она, перед ним. Она – обычный человек. И значит, остальные – тоже обычные люди, с именами, с эмоциями, со своими судьбами. И камер нет. И нет режиссера. И нет автобуса, который привез их на съемки. Зато есть плакаты с гневными лозунгами и служители со слезоточивым газом. Он провел рукой по лбу, который внезапно покрылся капельками пота.

– Я видел… Это было… Это была… – он перевел дух. – Это было не шоу. Это была демонстрация.

Вика кивнула, вид у нее был серьезный. Она добавила:

– И эту демонстрацию разогнали, как и множество других. В шлемах служителей встроенные камеры, они снимают нас с помощью дронов, используют данные систем видеонаблюдения, чтобы потом смонтировать очередной выпуск “Беспокойных”. Все думают, что сумасшедшие опять собрались побуянить.

Он стоял, все еще наблюдая, как рушится стена у него перед глазами. Шоу выходит каждую неделю, иногда чаще. И миллионы людей равнодушно смотрят на это, поглощая бургеры.

– Что это значит – “Мы не хотим быть растениями”?

– Прочитал, надо же. Это ты мне скажи, ты в этом должен больше разбираться.

– Я?

– Да, ты. Из дома выходишь? Чем ты вообще занят обычно? Ешь и спишь, иногда выползаешь в супермаркет за едой. Чем ты от растения отличаешься?

Павел открыл рот, но так и не ответил. Она права. С тех пор, как он перестал проектировать приводы для автоматической сборки, его жизнь была лишена всякого смысла – он ничем не занимался, не оставлял никакого следа в этой жизни. От дерева и то было больше проку. Как же до этого дошло? Он растерянно посмотрел на незнакомку и спросил:

– Это поэтому ты пошла на демонстрацию? Потому что тебя выгнали с работы?

Она кивнула.

– Не совсем. Я занималась конструированием уникальных плат для решения самых разных задач, в том числе и для обеспечения работы искусственного интеллекта. У меня была маленькая фирма, заказов хватало. А потом служители решили, что моя деятельность имеет признаки экстремизма, и я потеряла лицензию.

– Экстремизма? Ты что, делала бомбы?

Вика уселась за стол и по-хозяйски налила себе кофе.

– Нет, я не делала бомбы. Но мои навыки и оборудование вполне позволяли заниматься изготовлением устройств для детонации взрывчатки.

– И что, у тебя были такие заказы?

Девушка махнула рукой.

– Нет, конечно. Это идиотское постановление о запрете выпуска нестандартных микроэлектронных схем нужно совсем не для борьбы с экстремизмом.

– А для чего оно нужно? – с интересом спросил Павел.

– Для того, чтобы максимально снизить вероятность возникновения новых компаний, которые бы составляли конкуренцию государственным гигантам вроде «Фаст-Бургер Авто-повар».

– А я слышал, что это делают для того, чтобы увеличить количество рабочих мест. Это целевая программа, из-за которой меня тоже уволили.

Беспокойная расхохоталась.

– Ты что, правда в это веришь? Да правительству плевать на рабочие места. Во всем мире сворачивается производство, целые города стоят заброшенные. Рождаемость постоянно падает. Люди сидят без работы на пособии, и я только одного не понимаю – откуда берут на него средства?

Павел удивленно качал головой, слушая ее гневную тираду. Вика продолжала:

– Люди постоянно выходят на улицы с протестами, их хватают и увозят неизвестно куда, пока остальные наблюдают за этим беспределом. Шоу “Беспокойные” – это самый отвратительный заговор в истории. Правительство делает что пожелает прямо у всех на виду!

Она замолчала и отвернулась. Павел видел, что бунтарка снова злится – от бессилия, от несправедливости. Он тоже чувствовал смятение – в ее словах была голая правда, и ее кости теперь всегда будут торчать прямо из экрана телевизора. Он понимал, что своим рассказом Вика безвозвратно разрушила весь его привычный уклад. Подождав, пока она немного успокоится, он спросил: