Генри Олди: Свет мой, зеркальце…

— Гора, — повторил бес, окутываясь сизым дымом. — Гора Искушения. Эх, Ямщичок, видел бы ты эту гору! Ностальгия, аж слеза прошибла…

— Ты?!

— Ну, я. Ты не переживай, я сейчас тихий. Одинокий холостяк без вредных привычек, снимаю угол. Ты мне не рад, что ли? Где же твое: «Как ты вырос!» И слеза, слеза обязательно.

К счастью, Ямщик успел остановиться. Пальцы уже тянулись к тонкой девичьей шее. В дымном облаке Вера оставалась прежней, но Ямщик видел карлика, рябого карлика в мешковатых штанах, в кепке, сдвинутой набекрень.

— Почему ты здесь? Почему в ней?!

— Кот, — охотно разъяснил бес. — Мерзавец, тиран, жиртрест. Твой великолепный кот. Ты же помнишь, он меня терпеть не мог, все шугался? Капитан покидает корабль последним, морской закон…

— Ты мне голову морочишь?

— Ничего я тебе не морочу. Выбор, Ямщичок, осознанный выбор — это и есть свобода личности. Два зеркала — чем не выбор? С вещами на выход! Весь я, который легион — в зеркало над умывальником. А я, который не весь — в ручное зеркальце. Эх, сообрази я раньше! Ушел последним, да не дошел. Котяра твой на дыбы…

Арлекин, вспомнил Ямщик. Шипя и распушив шерсть, Арлекин «делает свечку» на коленях Веры, взмахивает лапой. Солнечный зайчик скачет по палате, блестящий кругляш разлетается вдребезги…

Бес кивнул чужой головой:

— Вот-вот. Пришлось прятаться. А куда мне прятаться, не в кота же?

— Врешь!

— Мамой клянусь!

— Если первое зеркало разбилось, тебя должно было затащить во второе…

Ямщик осекся. Увидел, как наяву: удар локтем, хруст, черная паутина трещин разбегается от центра к углам.

— Вот-вот, — с удовольствием повторил бес. — Вот-вот-вот. Ну чего ты злишься? Ты меня пожалей, Ямщичок. Ты меня сильно-сильно пожалей. Я теперь хуже, чем неходячий. Я бедняжечка, мальчишечка, калека я перехожая…

— Изыди!

— Не гони волну. Думаешь, чего она ходит? Докторишечки расстарались? А будет бегать, прыгать, начнутся мальчики-пальчики… Нет, мальчиков я не застану, уйду. Подлечу ее, сам подлечусь, подлатаюсь, и уйду ко всем чертям. Ее здоровье — моя страховка. В здоровом теле — здоровый дух, понял? А там хоть трава не расти. Я ведь мог тебе не показываться, а? Показался, по старой дружбе, честь по чести, всю программу изложил…

— Дружбе? Ты меня ненавидишь!

— За что? — изумился бес.

— Я же тебя кинул!

— Дурачина ты, Ямщичок. Кинул? Забил на договорняк? Это по-нашему, я тебя за это люблю. Я тех не люблю, кто не кидает, а ты молодчага, парень-кремень.

Спокойно, велел себе Ямщик. Там, где мы ничего не можем, мы ничего не должны хотеть. Я действительно ничего не могу?

— Хорошо. Ты меня любишь. Я парень-кремень. Значит, отсидишься и уйдешь? Откуда мне знать, что ты не врешь?

— Я тебе хоть раз соврал? То-то же! А не веришь — у зеркала спроси. Найди зеркало, пристань с ножом к горлу: «Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи…» Оно тебе ответит! Тебе и не ответить? Да к такому, как ты, толпой отвечать побегут, тебе ли не знать?

Ямщик отступил на шаг, словно Вера ударила его кулаком в грудь.

— Гарантии? — спросил он. — Какие гарантии?

— Никаких. Ни копейки, ни табачной крошки. Вера, Ямщичок, вера. Сам себе девочку выбрал, никто рук не выкручивал. Ты верь мне, или не верь. Сегодня верь, завтра не верь. Мучайся, терзайся, давись сомнениями. Так и должно быть, приятель. Ты с кем сделку заключил? Добро пожаловать в ад.

— Ад? — Ямщик хрипло засмеялся.

— Тебя что-то не устраивает?

— Где сомнения, там и надежда. Это не ад, это чистилище.

— Не разбираюсь я в вашей планировке, — бес зевнул. — В следующий раз выбирай Надежду, будет легче. За девчонку не переживай, она про меня и не вспомнит. И наш разговор не вспомнит. Это ты помни, тебе полезно.

Дым рассеялся. Окурок улетел к гаражу.

— Дядя Боря! — Вера ударила костылем оземь. Кажется, ей некуда было девать энергию. — Нам перед отъездом экскурсию устроили. Мертвое море, Бахайские сады…

— Гора, — жадно уточнил Ямщик. — Гора Искушения?

— Нет, в горы не возили. В Иерусалим возили, на полтора дня… Дать вам мой телефон? Если что, звоните.

— Я тебя провожу. До подъезда, ладно?

— Ладно. Только не поддерживайте, я сама!

— Угостишь папироской?

— Этими, что ли? Я их для прикола ношу. Мальчишки завидуют, говорят, что я крутая. Иногда стреляют. Я даю, если из старших классов. Они ведь все равно курят! Вы берите, мне не жалко…

Когда Вера поднялась к себе, Ямщик задержался у подъезда. Стоял, дымил папиросой, спросив огоньку у таксиста, приехавшего по вызову; кашлял, утирал слезы, не обращая внимания на удивленные лица соседей, знавших Ямщика как некурящего. Из открытого окна на втором этаже пел Элмер Гентри: