Настя Чацкая - Вы живы [СИ]

Ты ждёшь, пока Рик успокаивается, и снова смотришь в темноту окна. Ты думаешь о том парнишке с дохлой псиной. Ты думаешь о том, как из её пасти вытекала жизнь.

Ты мысленно возвращаешься назад.

Ты не можешь найти себе места с тех пор, как застаёшь его с глоком, прижатым дулом к горлу. Это примерно вторые сутки после смерти Карла.

Хуйня. Глупейшая хуйня. У Карла болел живот в течении недели, а потом он просто рухнул на землю прямо во время патрулирования. По словам Рика, он просто упал. А когда Рик подбежал, Карл уже не дышал. Это полнейшая хуйня, таких смертей сейчас быть не должно.

А теперь вот это.

Граймс прижимает свою пушку к своей гортани. И ты смотришь, и не имеешь ни малейшего представления, что тебе делать, и, наверное, это ужас в твоей груди. Ты всё ещё чувствуешь его, когда выбиваешь пистолет из руки и смотришь, как Рик поднимает голову. У его ног твоя открытая бутылка с бренди. Бренди практически не осталось.

Ты смотришь на его разбитое лицо и понимаешь, что оно в слезах.

Ты понимаешь, что Рика больше нет.

Ты понимаешь, что испытывать злость на Карла неправильно, нельзя, нечестно. Но ты злишься. Ты подбираешь пистолет, который отлетел в другой угол комнаты – у тебя голова кругом и с тех пор ты не находишь себе места.

Проходит почти полгода до вашей встречи с пацаном и дохлой псиной. Каждый день тебе кажется, что именно сегодня Рик пальнёт из глока себе в рот.

Иногда тебе кажется, что всё ваше существование – это помесь тошноты и усталости. Априори. Ваша установка по умолчанию.

А иногда – что всё не так плохо.

Иногда даже бывают дни без красного, бордового, тягучего, с запахом железа. Без голода и боли в кишках. Без тупого наслоения сажи на собственные мозги. И вы – вы оба, – в эти дни уставшие не меньше, чем обычно, но они – эти короткие дни, – немного другие. И ты запоминаешь каждый.

Потому что ты, взрослый, к чёрту, мужик посреди грёбаного зомби-апокалипсиса, как в галимом Тарантиновском фильме, улыбаешься, глядя, как второй такой же здоровый мужик пытается попасть из твоего арбалета в висящую на верёвке шину.

Детский, блядь, сад.

Рик щурится от солнца, мокрые волосы лезут ему в лицо, а ты лежишь на тёплой земле, чувствуешь спиной нагретый песок и смотришь, приоткрыв один глаз, как он старательно целится. И ты знаешь, что он промажет. Он, блядь, самый херовый арбалетчик в мире.

Стрела со свистом улетает в кусты.

Рик матерится.

Ты смеёшься, прикрыв глаза ладонью – солнце слишком яркое. И говоришь, как он безнадёжен. О твой голый живот разбивается кусок сухой земли. Ты лениво стряхиваешь его с себя, не открывая глаз.

Чувствуешь, как Рик садится рядом.

Ты знаешь, что он смотрит на небольшой пруд перед вами, уперевшись локтями в колени и иногда глубоко вдыхая чистый воздух. Тебе кажется, что вы в безопасности, потому что ты не слышишь ни звука.

Ни звука, кроме шороха травы и скрипа нагретой коры. Тихого плеска воды и спокойного дыхания слева от себя. Ты протягиваешь руку и кладёшь ладонь на гладкую спину Граймса. Тот дышит медленно и глубоко. Его кожа тёплая и ты снова чувствуешь улыбку на своих губах.

Вы живы, вы боретесь. Это ваша зацикленная реальность, замкнутая на вас обоих. Хороший день, плохой день, хороший день, плохой день, плохой день, плохой день. Возможно, вы немного застряли в этом. Но…

Ты гладишь пальцами линию его позвоночника, а потом снова закрываешь ладонью лицо. Солнце слишком яркое. Ты не думаешь о том, что настоящей безопасности не существует.

Что люди всегда чувствуют себя в безопасности перед смертью.

Безопасность – это самый огромный в мире наёб. Ты не думаешь об этом. Ты думаешь, что вы живы – и сейчас это лучшее, что может быть. Априори.

Рик открывает глаза, когда за окном светает.