Альетт Бодар: Молитвы из горнов и печей. Тень над домом Ягуара

Осмелится ли она?..

Выбора не было.

Хочипиль опять прикоснулась к рельсам.

Боль была той же, хлынувшей прямиком к сердцу, − биение, гораздо более сильное, чем её собственное. Стиснув зубы, она силилась произнести слова, задать вопрос...

Где он?

Где Тецока?

«Брат», − прошептали рельсы.

Где... он?

Голос машины возрастал, слепо вопрошая, кто дерзнул прикоснуться к рельсам, вторгнуться в связь между Колодцем Миктлана и самой...

Хочипиль должна уходить, но если она уйдет, то не узнает, что случилось. Поэтому она не отнимала рук от рельсов, снова и снова спрашивая их о Тецоке.

− Здесь его нет, − произнёс голос у неё за спиной.

Вздрогнув, Хочипиль убрала руки с рельсов, и давление на её тело и разум уменьшилось, снизилось до тупой, пульсирующей боли.

Позади неё на полу из стали и хрома стояла женщина. Её волосы были цвета запекшейся крови, кожа как тусклая медь, а лицо − до боли знакомое.

− Ты о чём? − спросила Хочипиль.

− Тебе здесь не место, − ответила женщина, качая головой.

Вдруг Хочипиль поняла, что это та женщина, которую Тецока использовал в обряде магии крови. Теперь она стояла рядом с рельсами, почти не испытывая неудобства.

− Откуда ты знаешь?

Женщина с улыбкой подняла руки. На кончиках её пальцев тянулись тонкие красные линии, предплечья тоже покрывали струпья.

Магия крови. Жертва крови. Но времена богов ушли в прошлое, наступило Изменение, и больше не нужно...

− Он тебя заставил, − прошептала Хочипиль. Уходить, уходить, они должны уйти, потому что скоро явится иерарх, привлеченный прикосновением к рельсам... − Он тебя околдовал, обманом заставил принести жертву...

Женщина опять улыбнулась.

− Я сделала свой выбор. И ты тоже должна. − Затем без перехода: − Его искалеченное тело бросили в пустыне на съедение стервятникам и падальщикам.

− Тецоку? − спросила Хочипиль, хотя знала ответ. − Значит, он проиграл.

Женщина промолчала, но отупение в её глазах было достаточным ответом.

− Божественная машина сильна, − прошептала она, поднимая окровавленные руки словно защищаясь от удара. − Очень сильна.

Уголком глаз Хочипиль уловила какое-то движение: рабочие, а снизу мелькнуло белое одеяние, и вокруг них эхом зазвучал голос иерарха:

− Внимание! Произошло посягательство на Содружество...

Хочипиль охватил неудержимый порыв. Как и прежде, она не могла сопротивляться, не могла ничего поделать, кроме как пасть ниц и умолять машину о прощении за вмешательство...

Удерживающие её руки, проведя чем-то теплым и пульсирующим сзади по шее, толкнули в спину, чтобы убрать с пути иерарха, и она распласталась на полу.

− Беги!

Не успев ничего подумать, Хочипиль поднялась и ускользнула от них − вверх, вверх, почти забыв о хромоте, прочь от давления рельсов и голоса иерарха. Инстинкт выживания пересилил всё остальное.

Она остановилась только на двадцатом этаже. Боль и слабость, которые она старалась не подпускать, навалились на неё. Перед глазами стояло лицо той женщины, которая преображалась в ожидании иерарха; снова и снова ощущалось прикосновение магии крови, сосредоточившей разум на одной-единственной мысли: спасаться.

− Почему? − прошептала она, но женщина ведь уже ответила.

«Я сделала свой выбор. И ты тоже должна».

Снаружи сияло невыносимо яркое солнце, под его теплым светом пески пустыни выгорели добела, мерцая над дрожащими рельсами. Хочипиль пошла, подволакивая хромую ногу, раскаленный жар иссушал кожу, губы, глаза.

У неё не было иного выбора, кроме как уйти из Колодца, ибо уже, должно быть, подняли тревогу, и на этот раз иерарх всё про неё поймёт, заберет как свою собственность, разломает на кусочки и соберет заново на службу машине...

Камень под ногами грохотал. Она не сразу поняла, что смотрит в небо: хлопали крылья, над головой собирались стервятники.

«Его искалеченное тело бросили в пустыне на съедение стервятникам и падальщикам».

Тецока...

Она шла по рельсам, ощущая телом далекие раскаты, ослабленные и смягченные − биение бога, биение машины, неизменное во веки веков в этом мире и иных.

Прошло некоторое время, и здесь не было ничего, кроме безжалостного солнца, ничего кроме света, заливающего скалы и булыжники, и бронзу рельсов. Фляга с водой на боку была тяжелой, но Хочипиль нельзя пить, нельзя опустошить её так скоро...

«Да останется солнце безмолвным, − шептала машина, голос пробегал по рельсам, сливаясь с голосом погребенного бога, возвышаясь, чтобы он замолчал навсегда. − Да будут алтари из чистой стали, да сохранятся кровь и дыхание в наших телах»...