Денис Калдаев - Семь миллионов сапфиров [litres]

– Ты про агнцев? Знавал я этих ребят! – поднялся первый, утирая с лица пот. – Ноют как дети малые. Посадить бы их всех в одно место, в тюрьму, например, и пусть хоть перегрызутся! Им ведь только одно и надо. Сбежать от смерти. Но нет такого способа! Еще никому и никогда не удавалось перехитрить священный А1. А они, наивные, верят. О, не хмурься. Пытаться обмануть его – так же безумно и нелепо, как надеяться создать вечный двигатель. Конечно, было достаточно глупых смельчаков. Я слышал о паре случаев, когда эти болваны запирались в бетонированный бункер или каким-то чудом уезжали на край света. Но их все равно настигала смерть в строго установленный день! Ведь никогда не поздно захлебнуться ложкой супа.

Он добродушно хохотнул.

Моя уверенность в себе быстро таяла. На последних словах по коже пробежал мороз. Меня пугал тот злорадный азарт, с которым говорил толстяк. Его собеседник, который, по-видимому, был пастором, поднял глаза с доски и в упор посмотрел на него.

– А ты видел людей, прокаженных болезнью Рю? – тихо спросил он. – Думаю, что нет. Нет ничего страшнее, чем мучиться от хвори и знать день, когда она сведет тебя в могилу! А рассыпанные по всему острову госцентры с бесплатной психиатрической помощью? Они ведь на каждом углу! Разве это нормально? Агнцы попадают в лапы дьявола, и остров уже давно распух от яда пороков. А как же ночные ограбления, порой совершаемые с невиданной жестокостью? Они никого не удивляют. Ты знал, что почти ежедневно полиция отлавливает сумасшедших? Что в темном переулке легко нарваться на психопата с финкой или на банду агнцев, вооруженную цепями? Их даже не смущают камеры и полицейские патрули! Между тем эти факты почти не освещаются в прессе.

– Да упрятать их всех за решетку, и проблема решится сама! – вскричал толстяк. – Нет ничего хорошего в агнцах. Либо психи, либо наркоманы, либо отморозки. От них неизвестно, чего ждать. Живет у меня один на том конце улицы. Стопроцентный агнец. Вот не понравится ему, к примеру, моя прическа, так пырнет ножом, чего доброго.

Пастор хмурился и смотрел в сторону. Толстяк молниеносно достал какую-то потрепанную брошюрку (видимо, он всюду таскал ее с собой), открыл на середине и начал декламировать, словно читая проповедь:

– Анализ показывает нас такими, какие мы есть на самом деле. Так пишет Люциус Льетт. С нас опадают тысячи масок; исчезает все побочное и незначимое. Разбойник, святой, гений, семьянин, кулинар – все показывают свое лицо. Каждый из нас в глубине души знает единственный путь к счастью – для одного путешествовать, для другого – любить, созидать или же разрушать. Все люди разные. Но часто мы не осмеливаемся на эту жизнь, мы сковываем себя и только мечтаем о ней. Но Анализ уничтожает эти оковы, он освобождает нас. Впервые в истории человечества граждане государства живут подлинной жизнью, и в этом кроется то самое незримое счастье быть самим собой, не играя чужой роли. У каждого древнего народа, будь то египтяне, римляне или греки, в мифологии был бог смерти. Смерть сопутствует нам везде, и теперь мы имеем над ней громадное преимущество. Она – источник вдохновения художников и поэтов. Ее сознание облагораживает нас, не позволяет человеку потерять себя. Жизнь обретает истинную красоту.

– Конечно, говорит он красиво, – кивнул на брошюрку пастор. – Но все эти преимущества разбиваются о серьезный этический вопрос. Разве имеем мы право приравнивать человеческую жизнь – это восьмое чудо света, священный Грааль, целую Вселенную – к безжалостному уравнению, в котором все переменные известны? Человек бесконечен, разве можно его ограничивать? Почему мы обрекаем наших детей на А1? Ведь это все равно что установить потолок над молодым саженцем, выше которого ему никогда не вырасти! Человек должен знать о наличии смерти, но никак не жить этим знанием. Анализ превращает людей в живых мертвецов!

– Не всех. – Толстяк стал предельно серьезен. – Другой половине он дарит крылья. Иного не дано.

– И ты не находишь это эгоистичным?

– Смерть сама по себе эгоистична, Павел. Насквозь эгоистична. Мы в ужасе оттого, что однажды нам придется страдать после потери близкого человека. Мы опасаемся лишь за себя. Вот и вся загвоздка.

Пастор с минуту молчал, словно решаясь на что-то, и вдруг вытащил из сумки блокнот, еще более засаленный, чем у своего собеседника.

– У каждого своя литература, Герман. Недавно я исповедовал одного умирающего. Он передал мне дневник с просьбой опубликовать его. Так послушай же, сколько обреченности в его словах: