Александра Голубева - Катастеризм [litres]

И сразу стало как-то неловко, будто весь этот уютный домашний пар – не по правде, а на заказ. Хотя почему не по правде? Пьёшь ты кофе или нет, что может быть всамделишней, чем посидеть с сыном на кухне? Пусть бы и с покупной едой, и с заказной – но мало что ценил Даня сильнее, чем устроиться возле плиты, в тепле, отчертившись от внешнего мира и посторонних окном. Он не любил ни кафе с ресторанами, ни официальных ужинов в гостиной.

Кухня – тёплое сердце дома, а кухня родителей всегда остаётся немного твоей, даже когда остальная квартира уже отсохла.

Может, потому что здесь запах еды перебивает все прочие.

– Ты б предупредила – я бы привёз тебе шпината. Или что там полагается здоровым людям.

Скуластое мамино лицо подёрнулось задумчивостью. Она потеребила уголок салфетки в салфетнице:

– Забыла. Ты уж прости. За всем не уследишь. Вот если бы ты с нами жил…

– Мам, – мягко ответил Даня, – я взрослый дядя. Я не могу жить с родителями.

– Конечно! Конечно! – всполошилась она. – Конечно, не можешь, я и не говорю! Просто… ты же понимаешь. Мы совсем не видим, чем ты живёшь…

– У вас же есть мои аккаунты. И в анаграме, и в заппере…

– Да-да, есть! Ты очень интересное пишешь! Конечно. Чепуха это всё. Да и мы далеко от метро живём, тебе было бы неудобно с работой. Ну, если бы только ты не захотел эту квартиру продать, переехать куда-нибудь, хотя, конечно, кто будет с таким возиться, вот ещё…

Мама отлично знала, что Даня работает удалённо, и продолжала мять салфетку.

В молодости Данина мама была очень красивой. Да и папа Данин в молодости был хорош собой. Он преподавал динамическую геологию у неё на курсе. Влюбился в скуластую смешливую студентку – не за академической скамьёй, а в экспедиции на Шпицбергене, когда во время полярного дня у неё выступили внезапно на носу веснушки. Благородно уволился, чтоб без конфликта профессионального с личным; позвал замуж; она согласилась, только с условием, что в её аспирантуру он снова вернётся.

В научные руководители, впрочем, его не взяла.

В молодости Данина мама была очень красивой. Они оба были красивыми, весёлыми, энергичными, настоящими. Ходили в Арктику; оттаявшая тундра вместо штукатурочных стен и венок из ягеля вместо подвенечного платья. На свадьбу папа подарил маме молодого песца, засунув его в болотник, а потом они вместе выпускали эту злющую дикую шавку, чертыхаясь и не зная, как его так вытряхнуть, чтобы он никого не укусил и не пришлось прокалываться от бешенства.

Клочья песцовой шерсти выскребали из этого болотника ещё несколько лет. Может, это ими пахнет родительский дом?

Оба они были весёлыми и энергичными – а потом однажды перестали. Весёлыми, энергичными и геологами ведь бывают только молодые. После же из красивых люди становятся «в молодости красивыми». Пальцы их желтеют, веснушки прячутся за дефектами кожи, а на песцовую шерсть обнаруживается вдруг аллергия. И ездить в тундру стало вроде как не с руки – природа вовсе не спешила привечать по старой памяти тех, с кем прокутила в юности не одну полярную ночь. Мама взялась учить новое поколение тундроведов, благо цивилизация поползла нынче на север и желающие учиться находились. Папа взялся за выжигательный аппарат: для него всегда это было не про изобары с изотермами, а про запах можжевельника и следы воскресших мамонтов в проталинах – и как иначе их вернуть?

Дерево хотя бы пахнет – впрочем, в мастерской почти в центре Питера пахнет оно в основном выхлопными газами.

Как лупоглазый щенок со дна тарелки, вознамерившийся пристроиться поспать, Даня топтался мыслями на месте и кружил вокруг вопроса, как ему так поговорить с мамой, чтобы она перестала делать вид, будто не хочет того, чего на самом деле хочет, и при этом – поняла, что он никак не может ей этого дать.

К счастью, из этических тенёт его выдернул грохот двери. В коридоре завозились, потом по нему прошлёпали тапки, и в гостиную ворвался папа, привычно долговязый и самодовольный. Он улыбался от уха до уха и прижимал к свитеру какую-то картонную коробку.

– А я-то надеялся, что ты вышел в ларёк за картриджами для фильтра и теперь никогда не вернёшься, – обнял его Даня.

Папа был весь как будто пересыпан своей древесной пылью, хотя сегодня не ходил в мастерскую. Наверное, это случилось с ним уже давно, а Даня почему-то только сегодня заметил.

Наверное, он и правда слишком редко тут бывает.

Впрочем, улыбался папа жизнерадостно.