Владимир Хлумов: Прелесть [повесть о Новом человеке]

— Батюшка имеет в виду Апокалипсис? — Воропаев стал выходить из себя.

Батюшка перекрестился, и тут Воропаева осенило:

— Отец Серафим! Да не тот ли вы Серафим, который…

Воропаев осекся. Лицо батюшки побледнело, и голова свалилась на бок.

— Врача, — мелькнула мысль.

Воропаев соскочил со стула и выбежал в коридор.

Когда они с доктором вернулись, отец Серафим уже пришел в себя и неслышно шевелил губами.

— Что он говорит? — в пустоту спросил Воропаев.

Доктор нагнулся поближе.

— Прелесть, что ли, господин майор.

Тогда Вениамин Семенович сам подставил ухо поближе.

— Прелесть… — донеслось до его сознания.

Воропаев вопросительно посмотрел на доктора.

— Бредит?

— Я не психиатр. Общее состояние вполне удовлетворительное, температура, давление… — доктор пристально взглянул на Воропаева.

— Вот у вас определенно нездоровый вид, да и нервишки разболтаны. Вы давно отдыхали? Отпуск где провели?

— В Грозном… — не выдержал Воропаев, но доктор не смутился.

— Сволочи, сдали Кавказ.

Воропаев неласково посмотрел на доктора.

— Знаю, знаю, Кавказ не Москва, а Москва не Россия. Отсидимся в Филях, а там и в Париж, только будет ли этот париж во второй раз? Да и что оно такое, этот будущий, грядущий париж? Как вы думаете, полковник?

— Я майор, — поправил Воропаев и вдруг заметил, что доктор смахивает на фотографию Антона Павловича и Михаила Афанасьевича одновременно. — Вас случаем не Антон Михалычем величают?

— Михаил Антоновичем, — теперь поправил доктор. — Знаете ли, с детства не люблю гэбистов… — доктор отвернулся к больному.

Воропаев достал сигарету и вышел на лестничную клетку. Потом достал телефон и пропиликал:

«Во по-ле бе-ре-зка сто…», — и домычал уже сам — …яла.

На том конце несуществующего провода оказался Заруков.

— Что показало вскрытие?… Отравление? Как нет?…в результате кровоизлияния. Не у всех?… В мозг…..ах, так все-таки остановки сердца… А химики? Да что ты мне про этот дух, блин. Черемуха?…

Тогда что же? Мы же не в Японии, блин, что я доложу первому? Аум Сенрико и председатель ФСБ? Ладно, отбой… отдыхай, Заруков, кстати, давно хотел спросить тебя, как твое отчество? Иваныч, понятно. Пока, Иван Иванович.

Потом он вспомнил про Андрея и тихо матернулся на себя за черствость души. В травмпункте уже все закончилось. Легкое внутреннее кровоизлияние, проступившее огромным фиолетовым пятном на задней части бедра, вот и все последствия. Правда, когда Воропаев поинтересовался самочувствием, Андрей ответил:

— Самочувствие в норме, полет проходит по программе, — отчитался Андрей и мотнув головой добавил, — Правда в голове шип какой-то. Ну да это мелочи.

— Шип?

— Типа. Шипение свистящее, так дисковод шумит.

— И давно? — Воропаев сделал сочувствующую рожу.

— Давно, всегда.

Молодой человек опять улыбнулся, но уже как-то невесело.

— У меня тоже шумит, только я уже привык, живу долго, понимаешь.

Раньше удивлялся, а теперь совсем прикипело. Давление, наверное, в ушах. — Воропаев помолчал. — Ты куда по Ленинскому шел?

— В университет.

— В университет строго наоборот, милый.

— Да почему же?

— По топографии местности.

— Но как же я бы попал в больницу, если бы я шел наоборот?

— Ты бы в морг попал, если бы шел в обратную сторону, а я тебя спас.

— Вот именно.

— Что именно!?

— Теперь я в больнице и сейчас пойду в университет, то есть туда, куда и шел.

Воропаев внимательно посмотрел на студента. Андрей смотрел внимательно на Воропаева. Оба подумали про очки.

— Знаешь, Андрей Алексеевич, я виноват перед тобой, давай я тебя довезу? Вот только мне с одной барышней поговорить надо. Подожди здесь. Андрей неопределенно мотнул головой.

Вначале Воропаеву показалось, что манекенщица — точная персонализированная форма его вечного чувства вины перед дочерью. Та все время доставала папу желанием иметь куклу Барби, а он все просил подождать до очередной зарплаты.

Воропаев приготовился слушать болтовню про бутики, версачи и шейпинги, но услышал нечто странное.

— Господи, зачем я такая дура, что не смогла даже умереть. Ведь он меня пытался спасти, понимаете, я, драная тварь, приползла с той попойки вся по горло в грязи, я и думала, что я продажная тварь, и мне ничего другого не положено, кроме как торговать своим телом и жить с этими ублюдками, — манекенщица откровенно плакала, смахивая слезы ладошками, — вы знаете, что значит с ними разговаривать, три извилины наехать, оттянуться и трахнуться, знаете, что является верхом остроумия, мне вчера один очень богатый человек сказал: «Ты как шестисотый мерседес — не к чему придраться». Да что там говорить, я и сама такая дрянь, что уже не надеялась на лучшее, но он дал мне надежду.