Владимир Хлумов: Прелесть [повесть о Новом человеке]

— Ну блин, денек, — выругался Воропаев, гася остатки скорости.

Слово «блин» он подхватил у своей семилетней дочки и теперь его часто употреблял.

Когда Андрей взлетел над Ленинским проспектом, словно зазевавшийся голубь из-под колеса автомобиля, ему стало легко и приятно. Городское пространство пропало напрочь, а вместо него не появилось ровным счетом ничего. Однако у этого ничто была внутренность и наружность, и было, кажется, еще что-то, что-то страшно знакомое, далекое и ускользающее. Последнее сладко сжимало внутри, и ему казалось, еще мгновение и он вспомнит, что оно есть такое, но тут снаружи послышался материнский голос:

— Уууу-м-кааааа.

— Мама, — вскрикнул Андрей и открыл глаза.

Сверху над ним нависло огромное воропаевское тело.

— Ты жив, парень?

Андрей встряхнул головой и резво встал на ноги.

— Эй, ты что это, ну-ка ляг обратно, дурак, у тебя же шок.

Но Андрей, не слушая команды, принялся ходить кругами, пристально рассматривая землю.

— Что-то потерял? — все-таки радуясь живости своей жертвы, спросил Воропаев.

Он уже видел, что кроме ушибов у потерпевшего все в порядке.

— Очки.

Воропаев оглянулся и под обгоревшей от выхлопных газов липой увидел искомый предмет. Повертев в руках бывшее оптическое приспособление с оторванной дужкой, Воропаев в недоумении спросил:

— Твое, что ли?

— Мое, — обрадовался Андрей и снова услышал далекий свист, впервые обнаруженный в полете. Потом растопырил пальцы и убедившись, что они практически не дрожат, улыбнулся. Воропаев не торопился. Его жертва не просто была в шоке, а судя по счастливому выражению лица, в необычайно сильном шоке.

— Зачем же ты их заклеил?

— Что бы видеть! — почти восторженно ответил Андрей.

Стало быть, все-таки шок, — подумал Воропаев и поднял с земли студенческий билет.

— Андрей Алексеевич Умов, студент пятого курса Вэ-Эм-Кэ, — задумчиво прочел Воропаев, и опять уставился на очки.

— И ты через них смотрел?

— Смотреть нельзя, а можно только видеть.

— Это как же? — простодушно удивился Воропаев.

— Вы не поймете.

Андрей наконец выхватил очки и, сделав два шага, припал на левую ногу.

— Ну-ка, господин студент, полезай в машину, нам определенно по пути.

Вечером в палатах первой градской Воропаев провел предварительный опрос оставшихся в живых. Их было трое: девушка, манекенщица от Юдашкина, по паспорту Катерина Юрьевна Смирягина, двадцати лет отроду, сбежавшая еще ночью с дачной вечеринки на станцию, отец Серафим из храма Димитрия Солунского, что в Клинского районе, ехавший к ранней обедне на престол в один из московских храмов, и здоровый пьяный битюг с документами продавца одной частной фирмы. От битюга толку не было, — он, видно, так и проспал все сто километров Северной железной дороги. Впрочем, от остальных толку было не более.

Прежде он приступил к отцу Серафиму, оставив головокружительные плечики юдашкинской красавицы на потом.

Поп лежал, выпустив поверх простыни рыжую курчавую бороду. Казенное покрывало вкупе с подушкой напоминало загрунтованный свинцовыми белилами холст, на котором отчетливо вырисовывалась голова Иоанна Крестителя. Во всяком случае, это было лицо человека страждущего, больного, но непреклонного в своей вере.

Воропаев слегка замешкался, не зная как обратиться. На память пришло недавнее телеинтервью с патриархом. Разговор шел о засилии иноземных миссионеров, лжепророков и гуру, хлынувших на опустошенную диалектическим материализмом шестую часть суши. Моложавый собкор всячески напускал на себя благочестивый вид и называл служителя церкви владыкой.

— Владыка, позвольте вас так называть, — собкоровским голосом приступил Воропаев, — я старший следователь ФСБ Вениамин Семенович Воропаев. Расскажите все по порядку.

Тихо зашуршал миниатюрный диктофон. Наверное так шуршит тростник на земле крестьянина Иссы. Отец Серафим даже не взглянул на Воропаева.

— Батюшка, — позвал следователь.

Пострадавший повернулся и изрек:

— Гряде новый человек.

Теперь стало очевидно, что отец еще далеко не стар, и что они с Воропаевым вполне могли быть однокашниками.

— И дано ему было вложить дух в образ зверя, — продолжил отец, чтобы образ зверя и говорил, и действовал так, чтоб убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя. — Отец Серафим помолчал немного и разъяснил: — Показания, которых ты ждешь от меня, давно записаны Иоанном Богословом. Прочти их.