Эла Бо - Провинциальный конец света

Все вокруг вдруг разом замолчали. Светка за рукав меня дергала, тянула к выходу.

–Пойдем-ка отсюда, позоришься тут!

–Да подожди ты! Я же узнать хочу. Перестань меня трясти!

–Что ты хочешь узнать, Агния?

–Чего вы их такими страшными нарисовали? Головы какие-то моршинистые, ручки сухонькие, ходят на цыпочках – как-то неправильно все.

–Ну, во-первых: рисовали не мы; во-вторых: иконы не рисуют, а пишут. Учись сразу правильно говорить. А в-третьих: это такое направление в иконописи. Понимаешь, существуют разные школы…

–Нет, не понимаю. Зачем вам школа? Надо было настоящих художников пригласить, которые умеют рисовать, то есть писать по-вашему. И чтобы люди приличные были, не малевали чего попало, а то я видела как-то картинки в журнале. Срамота одна: все голые, даже дети…

–Агния, подожди, ты не понимаешь…

–Чего понимать-то? Если денег не хватает, так скажите. Мы ведь не чужие, для Церкви-то не пожалеем…

Мать Диониссия засмеялась, остальные тоже. Светке все-таки удалось вытащить меня оттуда. Когда уезжала, монашки мне книжку подарили. Толстую такую, красивую, про иконы всякие. Только как-то все времени не находилось почитать…

Глава 3

Матушка Зиновия, единственная схимница на всю округу, была сухонькой бодрой старушенцией, на послушаниях не отставала от своих, более молодых сестер и еще на клиросе подвизалась. Петь, как прежде, уже не могла, но чтецом считалась отменным. Много не болтала, в споры не лезла, жила со всеми в мире и считалась местной праведницей. Когда матушка игумения поручила мне поухаживать за ней – вот уж я обрадовалась-то. Книжки у монашек выпросила, ну, чтобы совсем уж дурой не казаться. Весь вечер читала, думала, что все пойму, а чего-то вопросов как много появилось. Вот завтра и спрошу.

–Похоже, что ты, Агния, понятия не имеешь о том, кто такой Христос, не так ли?

Слова слетели с ее уст, как свежий ветерок, покачивавший верхушки деревьев у нас над головами, они были произнесены так тихо, что я, скорее, прочитала их по губам, чем услышала, но эффект от них проявился мгновенно в виде недоуменного выражения на моем лице. Прочитать целых три книги – и не знаю! Да там все написано, что нужно.

–Ну, а вы-то сами, что об этом знаете?– наконец произнесла я, вложив все свое презрение в каждое слово. Но матушка не торопилась говорить, она молилась. Пауза затянулась. Я уже было начала нервничать, когда она заговорила. Ее первые слова были произнесены тихо, почти шепотом, и предназначались лишь мне, напуганной железными канонами, строжайшими правилами, неизбежностью адских мук. Тон ее голоса был печален, она как бы о чем-то умоляла, в ее обращении не было ни тени гнева. Слова слетали с губ легко и мягко.

–Он был из тех, кто не привлекает к себе внимание. Если бы сегодня Он прошел по вашим улицам, никто из вас Его бы и не заметил. Человек с таким лицом, как у Него, не популярен в наше время, и уж точно Он не вписался бы в ваши представления о небожителях. Но Он был самым благородным из всех людей, которых знал мир. Он мог унять клеветников, даже не повышая голоса. Он никогда не шел напролом, никогда не добивался дешевой рекламы и никогда не делал вид, что Ему нравится то, что Его на самом деле раздражало. Он был настоящим до мозга костей. И сущностью Его была любовь. Люди понятия не имели о том, что такое любовь до тех пор, пока не увидели ее в Нем. Все, даже те, кто ненавидел Его, те, кто не удостаивали Его своим вниманием. Он заботился и о них, надеясь, что когда-нибудь они все-таки вырвутся из своего привычного плена и поймут, кто стоит теперь среди них. В любви Он был абсолютно искренен. Даже тогда, когда Его слова и действия обличали самые темные побуждения людей, они не чувствовали порицания. С Ним все ощущали себя в безопасности. В Его словах не было и намека на осуждение, а просто мольба: придите к Богу и Он освободит вас. Никому другому люди так скоро не доверили бы свои тайны. И если бы их грязным делишкам надлежало открыться во всей красе пред глазами кого-либо, они предпочли бы, чтобы это был Он. Я не говорю о слюнявом сентиментализме. Он любил, и по-настоящему любил – будь то фарисей или проститутка, ученик или слепой нищий, еврей, самаритянин или язычник– Его любовь могла объять всех. И многие прилеплялись к этой любви, когда видели Его. Немногие, однако, последовали за Ним, но даже те, кто провели с Ним недолгое время, спустя многие годы не могли отрицать того, что в те мгновения они испытали нечто такое, чего у них больше не было в жизни. Казалось, что Он каким-то образом знал о людях все, и любил в них то истинное, что было спрятано глубоко внутри.