Ирина Лазаренко - Жатва (сборник)

Каждое утро над деревней висела молчаливая и злая досада, и все у людей валилось из рук. За день злость растрясалась и успокаивалась, а вечером суккубы снова начинали петь, и снова жители таяли, слушая это пение. И снова женщины засыпали, а мужчины делались тревожны и мечтательны, и вновь поутру раскаивались в своем грехе и клялись более не поддаваться на суккубьи чары. Клялись с таким же омерзением, какое испытывает пьяница с похмелья, дающий зарок не пить больше ни капли.

Словом, перед деревней во всей красе встала новая и очень щекотливая проблема.

К концу месяца Завязи терпелка у людей, что называется, порвалась.

Мужики сами, ничего не обсуждая с насупленными женами, пришли на рассвете к Адыру и заявили: нужно что-то решать. Жаловались наперебой, так истово и надрывно, что никак нельзя было им не сопереживать.

– Это ж какое мерзостное гадство: вожделеть рогатую копытчатую скотину!

– Ну точно волшба какая-то! Утром как подумаешь про этих рогатых – аж тошно становится, а вечер приходит – и кажется, что никого нет в мире краше и милее!

– А еще, Адыр, чем дальше – тем меньше по утрам совестно. Это до чего так докатиться можно?

– Работать сил нет после всего этого непотребства. Погляди на деревню – хороша она? А дальше чего будет?

– А бабы наши? С ними как быть?

– Прям чую: еще немного – оторвет мне башку моя Марька, оторвет, не пожалеет!

– Тебе хорошо, Адыр, ты мужик поживший, тебя их волшба не цепляет! А нам каковски, а?

– А Корий-то, Корий! Нонче ж домой не пошел, остался с ними, с этими тварями богомерзостными!

– Остался? Правда, что ль?

Староста и сам понимал, что нужно действовать, но все не мог сообразить, как именно. Он с тревогой наблюдал за жителями Сливки, видел и напряженность между людьми, и неловкость, и злобу. Видел заплаканные глаза собственной дочери, жившей с молодым мужем менее года. Подмечал, как все валится из рук и у расстроенных баб, и у сонных, виновато сутулящихся мужиков.

Ну и что тут делать прикажете, а?

Теперь, слушая отчаявшихся людей, Адыр вдруг подумал и сам удивился, какой простой была мысль: а отчего не попробовать столковаться с суккубами? Он ж, по всему видать, не злые – вот и детишек привечают-угощают, и деревенские кошки с приездом соседей стали ласковей и толще. Быть может, другомирцы просто не понимают, сколько нехорошего несут людям их ночные проказы?

К суккубам староста отправился немедля. По пути приметил, что за прошедшее время между Сливкой и деревней Новой протопталась широкая тропинка. Да и мудрено ли: днем дети туда-сюда носятся, ночью мужики шастают. Удивительно, что при этом никаких установленных отношений между деревнями не было, и Адыр даже не знал, кто там у суккубов за главного.

Странное дело: сотня шагов между оградами, а кажется, что над Новой воздух теплее и душистей, а трава вокруг – выше. Молодые яблоньки – крепкие и на диво ветвистые, а листва на них яркая, будто налитая солнечным светом.

В аккуратных огородиках уже копошатся суккубы, смахивают росу с неизвестных старосте пушистых растений, аккуратно подгребают копытами землю к картофельным кустам, что-то напевают – негромко, но задорно.

Адыр замялся от нежданной и глупой неловкости – что ему тут делать, косолапить меж грядок с огурцами и вопрошать, кто в деревне главный по непотребствам? Но отступать было некуда, и староста шагнул за ограду.

Тут же из ближайшего дома вышла… как называть ее? Женщиной? Суккубихой? Отчего-то сразу стало понятно, что это она тут за старшую. Высокая, почти с Адыра ростом, со смоляными волосами, заплетенными и уложенными вокруг солидных крутых рогов, в пестром ярком платье. Справа подол был высоко подколот, открывая красивое женское бедро и колено с блестящей рыжей шерстью, переходящее в крепкую оленью ногу. На загорелом, почти человеческом лице жутковато выделялись раскосые зеленые глаза, такие яркие, что смотреть в них было невозможно.

– Эрза, – отрывисто бросила она, приложив пальцы к груди. – Какое у тебя желание?

Староста поперхнулся впопыхах подготовленными фразами, но тут же сообразил: другомирцы плохо знают человеческую речь и Эрза, наверное, спрашивает, зачем он пришел.

Запинаясь, заново подыскивая слова, Адыр принялся объяснять.

Суккуб, спокойно стоящий напротив и глядящий немыслимо зелеными глазами, смущал его. Заставлял ощущать себя чужаком в собственном мире. Неловкой колодой, оказавшейся в окружении красивых вещей. Глупым и нелепым ребенком, пришедшим просить недостижимого.