Ирина Лазаренко - Жатва (сборник)

Адыр торопливо закивал, а Крючкотвор добавил:

– Я так мыслю, что каталожники помалу и разведают, как отбивать у другомирцев охоту селиться в наших краях. Только дождаться надобно – уж вы продержитесь, страдалища! А там как-то будет, – Крючкотвор поскреб затылок, – все верно говоришь: не мы их – так они нас!

К ратуше староста отправился в растерянности и тревоге. Уж если приходится хитрить в тех случаях, когда дело совершенно ясное, так на что рассчитывать его родной Сливке, которой не чинят неоспоримого, видного чужому глазу вреда?

Это что выходит такое, а? Совсем не у кого искать защиты? Не то чтобы Адыр к закату жизни сохранил слепую веру в честность закона и непременное торжество правды, но и не совсем разуверился в высшей справедливости. А получается что – нет ее? Или спит она? Или смотрит в другую сторону?

Попасть к каталожникам было еще сложнее, чем к Крючкотвору. В очереди вокруг ратуши толпились десятки просителей ничуть не счастливее Адыра, а писари принимали неохотно: досадовали, что их постоянно отвлекают от работы, требующей внимательности и аккуратности. Но к следующему вечеру староста все же пробился в большую пыльную комнату, уставленную столами и заваленную грудами свитков.

– Суккубы, – повторил за Адыром седой бородач и безошибочно цапнул нужный свиток из кучи под стенкой. – Зело до мужеской ласки жадные, ну да, ну да… Приручение единорогов, да-да-да, котируются, еще про эльфов что-то непонятное…

– Какое? – переспросил староста.

– Непонятное, – непонятно повторил каталожник. – Сла… Слаб… Слабительное? Слабость? Слабоумие? Чего-то на полях поначеркано.

Адыр фыркнул: тоже еще, описатели! Сами в своей писанине не разберутся!

– Имеют врожденную защиту к горячечным заболеваниям, – продолжал каталожник, – что там еще?.. не способны завлекать своими чарами гномов, не погружаются в спячку.

Адыр мысленно плюнул ведуну прямо в невидимый под капюшоном глаз.

– Ну и все, – каталожник тем же безошибочным движением, не глядя, вернул свиток в стопку. – Про суккубов пока мало известно, редкие они. Через годик-другой больше напишется!

Староста охнул.

– Не могу я столько ждать!

Каталожник почесал затылок – совсем как Крючкотвор.

– Скоро только кролики плодятся. А чтобы научиться соуживанию, времени нужно больше. Вот бумаги, что мы составляем – они для того и нужны, чтоб понять их, другомирцев, чтобы суметь жить вместе ладно и дружно. Конечно, поначалу трудно – ну так чего можно было ожидать? Даже муж с женой не всегда сразу гладко уживаются, а тут шутка ли – другомирцы! Устроены иначе, думают по-другому, да и несут в себе подчас такое, чего мы и понять-то не в силах – мудрено ли, что нынче искры летят да пена идет? Но с годами, вот увидишь, научимся жить бок о бок, приспособимся, приладимся друг к другу. В чем-то наш мир поменяется – так ведь это нормальное дело! Главное что? Что со временем все непременно сладится, мы поймем их, они – нас, научимся уважению, замиримся, подружимся – вот поглядишь!

Староста смотрел на каталожника досадливо и все не мог взять в толк, о чем тот говорит. Какое стерпится-сладится? Какое еще понимание? Когда стоит перед тобой чужая и наглая тварь, что пришла на твою землю, хочет порушить ее уклад и всю твою жизнь, а ты и сделать ничего не можешь – о, Боги, да про какое соуживание говорит этот безумец?

– Приходи через год, – благодушно докончил тот, словно не видя отчаянья и злобы в глазах стоящего перед ним человека, – сам удивишься, сколько нового к тому времени напишется про твоих суккубов!

– Да через год в моей деревне останутся одни старики в пустых хатах!

Каталожник только руками развел. Было ясно, что судьба деревни Сливки интересна ему куда меньше, чем отдаленная надежда на мирную жизнь бок о бок с другомирцами. Интересно, если бы пришлые расселились вокруг ратуши, если бы каталожник сам должен быть «учиться соуживанию» со всеми его прелестями – как бы запел этот болван?

За дверью староста влился в толпу таких же обескураженных людей и ощутил никакими словами не выразимую, безнадежную тоску.

За три дня отсутствия Адыра что-то в деревне изменилось. Староста не мог понять, в чем дело и не в силах был подобрать нужное слово. Казалось, что со Сливки колдовской тряпицей стерли часть красок.

Воздух был сухим и горячим, с огородов на Адыра грустно смотрела иссохшая картофельная ботва, со дворов доносилась сладко-пьяная вонь гниющей паданки. И староста – разбитый, пропахший дорожной пылью, припадающий сразу на обе растертые ноги, был так же уныл и жалок, как его родная, когда-то цветущая и сытая деревня.