Песах Амнуэль: Сегодня, завтра и всегда

Андрей спорил с ребятами на детской площадке у сборной модели звездолета, и дело едва не дошло до рукоприкладства. Цесевич подошел незаметно — коренастый, с палкой-приемником и огромным портфелем — и в двух словах растолковал ситуацию. Жил он в лесном массиве неподалеку от Арсениных, и Андрей увязался за ним в его маленький, на редкость захламленный коттеджик. У Цесевича была огромная борода, из которой он выдирал по волоску, когда какой-нибудь научный противник — а сторонников у него не было — выдвигал очередное возражение против его методов специализации. Сдавать позиции он собирался, лишь полностью лишившись бороды.

— Чего ты хочешь больше всего? — спросил Цесевич Андрея.

— Штурманом на «Зарю», — Андрей не был оригинален, того же хотели еще сотни миллионов мальчишек.

— Ерунда, — объявил Цесевич.

— Почему? — насупился Андрей, абсолютно уверенный в том, что полетит к звездам.

— Да потому, что нет одинаковых людей и одинаковых призваний. Бессмысленно мечтать о том же, что и все.

И семидесятилетний Цесевич изложил семилетнему Арсенину свою жизненную программу. «Допустим, — говорил Цесевич, — что твое призвание в исследовании топологии банаховых пространств. Ты об этом не знаешь, но математика тебя влечет, и ты становишься инженером-дизайнером, потому что сейчас у общества высокая потребность в таких специалистах. В результате мир лишается ученого высочайшего класса. Одно дело — смутно подозревать в себе способности к чему-то, и иное — твердо знать свою дорогу. Гении появлялись в истории человечества не потому, что какие-то комбинации генов вдруг повышали уровень интеллекта значительно выше нормы. Нет, гений появлялся, когда срабатывала теория вероятностей, когда один из многих миллионов людей совершенно точно находил свое призвание. Дело именно в этом. Неправы те, кто объясняет гениальность воспитанием, генной предрасположенностью и даже болезнью.

Иногда удивительные прозрения случаются в середине жизни, когда человек успел уже стать посредственным специалистом. Тогда возникают дикие увлечения, которые кажутся всем бессмысленной тратой времени. Действительно странно, когда зрелый человек, глава семейства, начинает просиживать ночи над трактатами по космологии, не способный бросить свою опостылевшую специальность экономиста, пришитый к ней сложившимся жизненным укладом, многочисленными обязанностями, которые связывают человека с обществом.

Мысль о том, что все люди потенциальные гении, не нова, — говорил Цесевич. — Лет двести назад ее высказал астрофизик Фред Хойл, но современникам она показалась очень уж спорной и была прочно забыта. И возродилась теперь, потому что сейчас мы можем вмешаться в игру случая».

Пропагандировать свои идеи Цесевич начал задолго до рождения Андрея. Ему, конечно, возражали. На Земле и колонизованных планетах живет около двенадцати миллиардов человек. В среднем каждые сто тысяч человек, обладая разными призваниями, вынуждены заниматься одним и тем же делом. Ведь набор профессий, необходимых обществу в данный момент истории, ограничен. И зачем рядовому потребителю знать, что недоволен он собой не оттого, что несчастливо женился, не оттого, что не смог попасть на концерт братьев Навахо, а потому, что с самого дня рождения он пошел не по своей дороге…

— Попробуйте распознать, — говорили Цесевичу, — в чем скрытая гениальность любого человека. Вон того. Или этого. Наугад. Вот вам все методы современной медицины, все современные психологические методики — пробуйте.

Андрей не был у Цесевича первым или даже десятым. Класс Цесевича никогда не пустовал, старик был отличным педагогом вне всяких экспериментов — это и спасало его во время многочисленных инспекций. Люди приходили и уходили, ребята подрастали и покидали класс. Гениев не было…

От воспоминаний Арсенина отвлекло появление на пороге Альбера Жиакомо

— руководителя экспедиции. «Сам пришел», — не без удовлетворения отметил Арсении.

— Мы взорвали ее, — сказал Жиакомо.

Они убрали непрозрачность стен. Аномалия исчезла — так показалось Арсенину в первый момент. Потом он разглядел с десяток бурых пятнышек, которые растворялись в темноте неба, будто разум Аномалии погиб, рассеялся. Как это могло произойти?

Арсенин смотрел долго, в голове звучала музыка, пятнышки гипнотизировали его, он знал уже, что должен сказать, но еще не мог выразить словами, потому что Гребницкий, подсказав решение, ускользал, уходил в свое прошлое, сеанс кончался, и Арсенин с трудом улавливал обрывки мыслей.