Песах Амнуэль - Тривселенная

Мысль была такой: «Мир создан Богом. Дьявол создан Богом, ибо больше создать его было некому. Восстание Дьявола против Бога не могло происходить помимо воли Творца всего сущего. Зло пришло в мир, потому что так было угодно Создателю. Однако Творец изначально добр. Значит, создав зло, Он творил для мира добро. Следовательно, мир не может существовать, если в нем нет зла. Зло существует для спасения мира. Уничтожить зло нельзя — это все равно, что уничтожить мир. Я намерен убить порождение Дьявола. Значит ли это, что мир погибнет, когда я завершу свой опыт?»

Старик — был ли это Бен-Бецалель или некий его аналог во Второй Вселенной? — протянул руку, чтобы стереть со лба Голема первую из выведенных светом букв. Голем отступил, он был подчинен воле старика, создавшего его из глины, как Господь когда-то слепил из глины первого человека. Но Голем ощущал и свое, не зависевшее от воли Бен-Бецалеля предназначение: любое живое существо, созданное или рожденное в муках, немедленно теряет однозначную связь с создателем, и цель его существования не определяется больше той идеей, что владела творцом.

Рука старика вытягивалась, будто змея, зрелище оказалось ужасным, сам Бен-Бецалель не мог понять происходившего и готов был умереть от страха. Голем перестал отступать и неожиданно бросился вперед. На пути его находилась горячая ладонь Бен-Бецалеля, жар которой оставил на лбу монстра багровый след, буква «алеф» исчезла, и все было кончено прежде, чем Бен-Бецалель сумел осознать произошедшее. Голем рассыпался. Потрескавшиеся куски сухой глины, смешанные с песком, были не больше похожи на живое существо, чем стол, за которым работал алхимик. Но не это оказалось самым поразительным. Слово «смерть», оставшееся после того, как Бен-Бецалель отсек первую букву от слова «истина», пылало в воздухе там, где уже не было лба Голема, на котором этот текст был выписан изначально. Слово «смерть» пылало алым, и сквозь объемные буквы старик мог разглядеть противоположную стену своей кельи, на которой он лишь вчера изобразил зодиакальный круг в новой, им самим придуманной, художественной форме.

Бен-Бецалель получил ответ на свой вопрос. Он уничтожил порождение Дьявола, которое сам же и выпустил в мир. Но зло осталось. Осталась смерть, и Бен-Бецалель знал, что она будет с ним всегда — сейчас и потом, не надпись, а суть надписи, не название, а истина смерти, и истина эта вовсе не та, о которой говорят древние книги. Истина смерти, как истина зла, открылась ему сейчас в прозрачном видении одного-единственного слова.

Смерть существует в мире независимо от того, существует ли в мире объект, способный быть смертным. Сказав Адаму: «Отныне ты будешь смертен», Творец не в тот момент ограничил время, отведенное живому для жизни. Создавая мир, Господь создал для него и смерть, ибо, создав, Творец, сотворил начало. Сотворил то, чего не было прежде. Создавая начало, создаешь конец.

Означало ли это, что Адам был смертен изначально, и Господь лишь подшутил над ним, осуждая на то, к чему первый человек все равно был приговорен самим фактом своего явления в мире?

И если смерть — неизбежный спутник рождения, означает ли это, что Творец знал, что мир, создаваемый Им, погибнет? И если жизнь имеет конец, то имеет ли конец смерть? Уход из жизни в смерть не означает ли, что придется вернуться, поскольку и смерть конечна, а завершиться она может только собственной противоположностью — жизнью?

Бен-Бецалель прижал к вискам жаркие ладони и закричал от пронзительного жара. Это была смерть, и это было…

Это было возвращение, и Миньян вернулся, чтобы сразу уйти опять. Лишь на мгновение он увидел двадцатью глазами белое от напряжения лицо Минозиса и выражение непонимания, застывшее на нем, будто мазки краски на небрежно написанном портрете.

Губы Ученого раскрылись, но слова не успели заставить воздух в комнате завибрировать волнами, мысль была проворнее и застала Миньян прежде, чем он ушел: «Мы сделали это! Мы сделали…»

Они сделали это вместе. Любовь Алены. Преданность Натали. Знание Генриха. Вера Абрама. Убежденность Чухновского. Умение Ормузда. Разум Аримана. Проницательность Антарма. Целеустремленность Виктора. Активность Влада.

Что мог добавить к этому Минозис? Только собственное понимание неизбежности происходившего. Уходя, Миньян проникся ощущением этой неизбежности — оно было, как напутствие, без которого невозможно покинуть самого себя, отправляясь к себе — другому. В свой, но другой мир.