Дмитрий Быков - ЖД-рассказы

Теперь она сидела на нижней полке, в купе, в котором уже тридцатилетний Кожухов из самого Симферополя ехал один (понятное дело, весна, несезон). Поезд раскачивался, грохотал, проносились и затихали встречные электрички, и казалось, что грохот все громче, а раскачка все рискованней: понятно ведь – где она, там катастрофа. Кожухов никогда не ответил бы, красива она или уродлива. Наверное, красива – точней, казалась бы красивой, будь она хоть чуть благополучней, не вноси с собой сосущее чувство зыбкости и хаоса. Они точно выбрали, куда ее поставить: на фоне гламурных рекламных девочек она выглядела единственной настоящей, но, Господи, как же ужасно это настоящее: сплошная дисгармония, непреходящее мученье, всевидящие наркоманские зенки, перед которыми словно всегда стоят видения распадающегося мира… Даже когда она улыбалась ему в лифте, Босх не выдумал бы ничего ужаснее этой улыбки. Кожухов видел со своей верхней полки смутное опаловое сияние ее глаз и понимал, что деваться некуда, что раз она вернулась – будет что-то непоправимое и те, кто ее направил, даже не снисходят до переговоров или сигналов. Это не было примитивным кодом – вот, мол, Махмуд, поджигай; это было предупреждение всем прочим – конец, конец, братцы. Порезвились, и будя.

Кожухов не мог открыть рта, а главное – он не знал, о чем спросить ее. Зачем она все это делает? Но разве все это делает она? Можно бы, конечно, спросить что-нибудь идиотское, типа: «Кто за тобой стоит?», но она только усмехнется, как тогда в лифте.

– Ну?- спросил он, стараясь не выдать дрожи.- Что на этот раз?

В ответ она молча закурила. Понятное дело, никакие правила поведения в поездах были ей не писаны.

– Капли росы блестят на колючей проволоке,- вслух повторил Кожухов.- В записке не содержалось ничего, кроме приглашения явиться по зачеркнутому адресу.

Усмехнулась.

– Да,- сказала она,- запоминается.

Голос у нее был усталый и, кажется, глуше, чем в роликах.

– Да уж куда лучше,- зло сказал Кожухов.- Вон какого бенца наделала… Ты мне скажи,- я все равно никому не расскажу, да никто и не поверит: как это делалось? Я понимаю, если бы только перед терактами. Но ведь перед катастрофами! Перед чумой! Я не представляю, как это можно организовать за день. Кто вообще, какой бен Ладен может подавать сигналы такого уровня?!

Она молча курила, глядя на него в упор.

– Ну правильно,- выждав минуты две, проговорил Кожухов.- Молчать все умеем. Чего-нибудь скажи – и прощай тайна. А мы не должны терять обаяния загадочности, мы ведь сверхлюди. Что из-за тебя тысячами мрут – тебе плевать…

– Дурак,- сказала она ровно.- С чего ты взял про сигналы?

– А что еще это могло быть?- вскинулся он.- Совпадения? Пять раз?

– Дурак,- повторила она.- Может быть, это я вас предупреждала. Вас! А не их.

Кожухов сел на полке, потом резко соскочил вниз. Эта мысль – вполне очевидная, если вдуматься,- никогда не приходила ему в голову.

– Но кого ж ты так предупредишь? Что, по-человечески сказать было нельзя?

– А я знала? Откуда мне каждый раз знать? Может, это просто – типа: «Люди, будьте бдительны»…

Иногда ему казалось, что он все еще спит. Но нет, в купе пахло ее табаком, и сама она сидела напротив, живая. Он хотел ее потрогать, но удержался.

– И кто ж тебя снимал?

– Отстань. Может, я не предупреждала никого. Может, я вообще ни при чем.

– Слушай, хватит!

– А что – хватит? Я же не сама появляюсь. Что, ты думал – беру и рекламное время покупаю?

– Нет, что не сама – это ясно. А вот кто тебя так…

– А ты считай, что я не знаю.

– Считать? Или не знаешь?

– А какая разница? После – не значит вследствие, должен помнить.

– Я-то помню,- Кожухов все меньше боялся, все больше злился. Его опять водили за нос, и опять она ускользала за свои дурацкие ложные многозначительности, но игра эта оплачивалась чужой кровью, и это было уже совсем не смешно.- Но тогда объясни мне, потому что сколько можно темнить?! Чего ты хочешь, в конце концов?

– Я? Чего я могу хотеть?

– Дозняк свой ты хочешь, это я уже понял. Покупаешь на это свои дозняки. Но им-то ты зачем, которые тебе платят?

– Ах, да при чем тут,- сказала она тоскливо.- Как ты все умудряешься не про то и не про то… Ты думаешь, я сама понимаю, почему это бывает? В этом и ужас весь: я же ничего не хочу. Я это как-то делаю. Пока меня не было, ничего не было, а как я появлюсь – так оно и начинается. И так везде, понимаешь? Где я, там начнется.

– Ну, а они-то кто? Домокс этот долбаный?!