Александр Житинский - Путевка в Кижи

– Тропин, уложи Юрочку! – крикнула из ванной Лена. Тропин тут же встал и, не говоря ни слова, пошел укладывать сына. Валентин взялся за газету и стал ее читать, ожидая Тропина.

Он видел, как Лена выскользнула из ванной и тоже пошла в комнату. Валентин вздохнул, огляделся по сторонам, ему сделалось скучно. Тихо ступая, чтобы не разбудить мальчика, он вышел в маленькую прихожую, где валялся мокрый рюкзак. Дверь в комнату была приоткрыта. Там, в полумраке, Валентин различил Лену, сидящую на диване в распахнутом халатике. Рядом с ней сидел Тропин. Лицо у Тропина было сосредоточенным, а Лена прикрыла глаза и улыбалась. Такой улыбки Валентин никогда не видел у женщин. Ему вдруг стало стыдно, будто он подсмотрел что-то запретное, но он не мог отвести взгляда от Тропина и Лены.

– Слушай… Ну, слышишь? – шептала Лена. – Это ручка…

– Да погоди ты! – ворчал Тропин, положив огромную свою ладонь ей на живот и прислушиваясь к мягким, едва различимым толчкам невидимого маленького существа, находящегося там, внутри, и подающего знаки о своей жизни.

Валентин на цыпочках вернулся в кухню. Он вытер внезапно выступивший на лбу пот, и только тут понял вдруг, что не его страдания были главными во всей этой истории, и даже не Машины муки, а гибель того крохотного, но уже живого комочка, который был уничтожен сегодня утром между девятью и двенадцатью часами утра, вырван и выброшен куда-то в виде кровоточащих кусочков плоти.

Он проснулся слабый и сразу же уехал в больницу. Там ему сказали, что Машу выпишут до обеда, и Валентин ждал ее во дворе под теми же взглядами женщин – совсем уже новых женщин, которые в это утро все так же ждали очереди на операцию. Когда Маша вышла, он бросился к ней, не думая уже ни о ком постороннем и никого не видя, кроме нее. Он взял Машу за руку и поцеловал, виновато, как щенок, тычась в щеку и не смея заглянуть в глаза. Маша сжала его пальцы, и Валентин почувствовал, что ее рука дрожит. Однако она ничего не сказала и не улыбнулась ему. Они пошли рядом молча, как тогда, два дня назад.

– Ну что? – тихо спросил Валентин.

– Все в порядке, – сказала Маша без всякого выражения.

– Что в порядке?.. Машенька, прости меня, я не то говорю… – сбивчиво начал он, но Маша перебила его теми же словами:

– Все в порядке. Не надо.

Валентин понимал, что ей сейчас необходимо, как говорят, разрядиться, и было бы лучше всего, если бы она просто выплакалась где-нибудь в укромном месте. Одновременно душу его отпустило, ибо Маша, живая, хотя и бледная, с подведенными синевой глазами, была рядом с ним, а операция, как он понял, прошла благополучно. Поэтому он начал осторожно расшевеливать ее, шутливо рассказав о своем пребывании у Вахтанга и поминутно посматривая на Машу, чтобы знать производимое рассказом действие. Маша уже не молчала, она задавала вопросы и даже улыбнулась, когда Валентин описал ей коктейль со льдом, поданный в постель. Но вот он заговорил о Тропиных и неосторожно упомянул, что Лена беременна. Маша вздрогнула и закусила губу.

Они погуляли по городу, чтобы не приходить домой слишком рано. Разговор то возникал, то прерывался на полуслове. Валентина мучало какое-то странное любопытство: ему хотелось узнать, что было там, как это происходило, но он не смог задать ни единого вопроса, а Маша сама ничего не рассказала.

Наконец они пришли домой, где теща готовила семейный ужин. Она встретила их радостно, но тут же заметила, что Маша плохо выглядит. Валентин и здесь не растерялся, объяснив это качкой на теплоходе, которую Маша плохо перенесла. Теща успокоилась и отложила дальнейшие расспросы на ужин, чтобы впечатления мог услышать и отец, не вернувшийся еще с работы.

В своей комнате Валентин распаковал рюкзак и выложил подушки. Они были еще сырыми от вчерашнего дождя. Маша переоделась и пошла принимать душ. Жизнь постепенно возвращалась в привычную колею.

Тесть возвратился с работы поздно, задержавшись на собрании.

– Ну, путешественники, – сказал он, заходя к ним, – пошли ужинать. Расскажете нам про эти Кижи. Мы с матерью уже, наверное, туда не выберемся, так хоть знать будем.

Маша покорно встала с дивана и пошла в большую комнату, где был накрыт стол. Валентин внимательно следил за нею и чувствовал, что ему необходимо отвлечь внимание родителей Маши на себя, потому что Маша вряд ли сможет рассказать что-нибудь о поездке. Все уселись за стол, и Валентин не спеша принялся рассказывать, начиная с посадки в теплоход, а потом и дальше: о каюте, о плаванье по озерам, об экскурсии по острову и обо всем прочем. Он говорил, все больше увлекаясь и удивляясь самому себе. Откуда он брал слова и впечатления? Тесть и теща пили чай, улыбаясь его рассказу и не замечая, что Маша сидит тихая и крутит под столом бахрому скатерти. А Валентин, забыв уже о Маше, рассказывал о куполах Преображенской церкви, увенчанных деревянными крестами и словно взбегающих вверх к луковке главного купола; о чудесной резьбе, покрывающей наличники; о мельнице, стоящей неподалеку от храма и напоминающей огромный вентилятор; о Покровской церкви и колокольне рядом с нею; о легендарном строителе Несторе, бросившем по преданию свой топор в синие волны Онеги после окончания постройки со словами, что не было, нет и не будет такой церкви; о самих синих волнах Онеги, заключающих островок в спокойную оправу и отражающих высокое тихое небо…