Николай Чадович - Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

Но в отличие от своих великих предтеч Костя Жмуркин не верил ни в бога, ни в черта, ни в самого себя. Он был пророком совсем другой эры – эры заката и разрушения.

В пору сплошной безотцовщины, когда самый завалящий мужичишка ценился чуть ли не на вес золота, Косте повезло родиться в полной семье. Отец его, тихий, умеренно пьющий человек неопределенной национальности (скорее всего славяно-монгольской) и неизвестного происхождения (скорее всего мещанско-крестьянского), механик милостью божьей, имел, кроме хотя и небольшой, но твердой зарплаты, еще и продовольственный паек, состоявший из круп, селедки и последних ленд-лизовских консервов. Рано отведавший сиротского хлеба, чудом уцелевший в перипетиях российской брато-убийственной распри, нищенствовавший и воровавший чуть ли не с пеленок, кое-как закончивший четыре класса в колонии для несовершеннолетних правонарушителей, где для него придумали фамилию, отчество и год рождения, он ничего не читал из Толстого, кроме «Филипка», однако самостоятельно пришел к принципам, сходным с учением великого старца. Чураясь зла, он сам злу не противился и пассивно воздерживался от всего, что прямо не касалось функционирования вверенных ему механизмов (хотя на займы подписывался и политзанятия посещал).

Ясно, что в подобной ситуации Костиной матери не осталось ничего другого, как принять на себя нелегкие обязанности главы семейства. Она умела просить и требовать, добывать и менять, одалживать, экономить и перешивать. Она никогда не сомневалась в непогрешимости высшей власти, в справедливости и целесообразности существующего порядка вещей и свято верила любому печатному слову, особенно газете «Труд» и журналу «Работница». Отечественную картошку она предпочитала заокеанской тушенке, по слухам изготовленной из обезьяньего мяса.

Ранний период Костиной жизни ничем особенным, кроме детских проказ и недетского упрямства, отмечен не был и впоследствии совершенно выветрился из его памяти. Не будучи вундеркиндом или хотя бы акселератом (о подобных чудесах в ту голодную пору и слыхом не слыхивали), а, наоборот, страдая легкой формой рахита – последствием послевоенной разрухи, империалистической блокады, козней космополитов и происков недобитых вредителей, – маленький Костя поначалу развивался довольно туго. Когда другие дети его возраста уже лепетали всякую милую чушь, он выговаривал только три слова: папа, мама, мясо. Относительно связно мыслить и испытывать чувства более сложные, чем голод, холод и позывы на горшок, он научился примерно так к годам четырем-пяти. Последствия этого вскоре не замедлили сказаться как в местном, так и в глобальном масштабе.

Первое, пусть и неодушевленное существо, к которому он испытал сердечную приязнь, была плюшевая обезьянка, лупоглазая и бесхвостая. (Отца и мать в расчет можно было не принимать. В то время оба они были для Кости чем-то незыблемым, существующим извечно, как небо, солнце и земная твердь. Согласитесь, что вещи подобного порядка начинают ценить только после того, как они исчезают или становятся недоступными.)

На киноэкранах страны тогда гремел американский многосерийный фильм «Тарзан», захваченный в качестве трофея у немцев. Неудивительно, что игрушечная обезьянка получила имя Читы, верной спутницы мужественного, хотя и малоразговорчивого героя. Костя засыпал только в ее обществе и соглашался есть только в ее компании, при этом в связи с отсутствием бананов Чита всегда наделялась кусочком вареной картошки.

Однажды, играя в одиночестве на пустыре, некогда являвшемся центром города, где среди золы и кирпичного крошева можно было найти немало занятных предметов, начиная от жутковатых на вид лошадиных противогазов и кончая неразорвавшимися минами, Костя был вынужден отлучиться на минутку в ближайшие кусты. Чита осталась дожидаться его за низенькими стенами песочной крепости, столь же уязвимой для козней коварного врага, как и знаменитый укрепрайон, взорванные доты которого торчали на всех окрестных высотках.

Вернувшись, Костя застал картину настолько неправдоподобно-страшную, что вначале даже не смог поверить в ее реальность и некоторое время старательно моргал глазами в надежде прогнать кошмарную галлюцинацию.

Двое балбесов, на рожах которых отчетливо читалось, что они второгодники, курильщики махорки, разорители садов, обидчики малышей и мучители кошек, играли беззащитной Читой в футбол. Естественный страх, а может быть, и врожденное благоразумие не позволили Косте очертя голову броситься на выручку приятельницы, зато его вопли были столь отчаянными (сам Тарзан мог бы позавидовать их звучности), а слезы такими обильными, что оказавшийся поблизости одноногий инвалид дядя Боря не только спас обезьянку, но даже накостылял – в буквальном смысле – жесткосердным юнцам по загривкам.