Джеймс Баллард: Фабрика грез Unlimited

У входа в парк располагаются мемориалы, воздвигнутые ими в мою честь в последние минуты перед последним их полетом. С добродушной иронией они сложили эти миниатюрные пирамиды из посудомоечных машин, телевизоров и проигрывателей, а затем разукрасили их подсолнухами, тыквами и нектаринами – любовь и признательность жителей спального пригорода вряд ли могла найти для своего выражения более подходящие материалы. И в каждом из этих святилищ содержится клочок моего летного комбинезона либо крошечный обломок самолета – память о нашем совместном парении в шеппертонском небе и летательной машине, приводимой в действие человеком, машине, построить которую я мечтал всю мою жизнь и наконец построил, с их помощью.

Один из вертолетов делает пробный круг над городским центром, он уже так близко ко мне, что пилот и наблюдатель не могут не заметить, как сияет среди деревьев мое тело. Но вся их встревоженная суета не имеет ровно никакого смысла, да и их железная машина – тоже. В самое ближайшее время покинутых городов станет так много, что им и не сосчитать. Вдоль всей Темзы, по всей Европе, в обеих Америках и далее, в Азии и Африке, десятки тысяч подобных пригородов опустеют, когда их обитатели отправятся в свой первый настоящий – своими человеческими силами – полет.

Весь этот год меня обуревали мечты о полете.

Теперь я знаю, что эти тихие, обсаженные деревьями улицы суть взлетные полосы, только и ждущие, чтобы мы взмыли с них в то самое небо, которое манило меня семь дней назад, когда я подлетал на легкомоторном самолете к маленькому городку, уютно расположившемуся на берегу Темзы, когда я рухнул на нем в Темзу, чтобы спастись потом и от неминуемой, как казалось, смерти, и от всей прошлой жизни.

Летом я устроился в лондонский аэропорт уборщиком самолетов. Несмотря на непрестанный шум и миллионные потоки туристов, протекающие через здание аэровокзала, я проводил свой рабочий день в полном одиночестве. Окруженный отдыхающими авиалайнерами, я бродил с пылесосом по пустым проходам, убирая всегдашний дорожный мусор – объедки, неиспользованные транквилизаторы и контрацептивы – все эти следы прибытий и отбытий, напоминавшие мне о моих собственных безуспешных попытках куда-нибудь попасть.

Двадцатипятилетний, я уже тогда отчетливо понимал, что все последние десять лет моей жизни были сплошной лавиноопасной зоной. Я раз за разом выбирал себе новый курс, следовал ему тщательнейшим образом – и неизменно врезался в ближайшую кирпичную стену. Странным образом я ощущал, что, даже попросту будучи самим собой, я исполняю чью-то чужую роль. И лишь мое маниакальное стремление разыгрывать из себя кого-то другого – в первую очередь притворяться летчиком, переодеваясь в белый летный комбинезон, найденный мною в каком-то шкафчике, – затрагивало край некоей невидимой реальности.

В семнадцать лет я распрощался со школой – меня исключили. Школ этих на моем веку было много, с полдюжины, и из каждой меня исключали. Учителя считали меня ленивым и задиристым, я же воспринимал взрослый мир как своего рода скучный, злокозненный заговор, участвовать в котором мне совершенно не хотелось. Совсем еще маленьким я попал вместе с мамой в автомобильную аварию; мама погибла, а у меня с тех пор слегка перекошено левое плечо. Со временем я стал даже утрировать свою кособокость, превратил ее в этакую воинственную манеру держаться; школьные дружки имели обыкновение меня передразнивать, но я эти шутки попросту игнорировал. Я представлялся себе новым видом человека, человеком крылатым, мне вспоминался бодлеровский альбатрос, осмеиваемый толпой, но не могущий нормально ходить только из-за своих непомерно огромных крыльев.

Любое обстоятельство могло разжечь мое воображение самым неожиданным образом. Не в меру просвещенный учитель биологии превратил нашу школьную библиотеку в настоящий кладезь всяческих ненормальностей и отклонений. В справочнике по антропологии я наткнулся на любопытный, трогательный в своей наивности ритуал плодородия: члены какого-то там племени выкапывают на пустоши ямку, а затем совокупляются с землей. Захваченный мысленно представленной сценой, я неделю ходил как потерянный, а затем глубокой ночью попытался проделать то же самое с гордостью школы – площадкой для крикета – и был застигнут на месте преступления, пьяный, в окружении пивных бутылок. Как ни странно, это злодейское покушение на ни в чем не повинный газон казалось мне куда менее диким, нежели ошеломленному директору.