Борис Липатов - Блеф

Кудри невозмутимо встал и повесил трубку телефона, тем самым соединяя внешний мир с редакторским кабинетом.

Звонок немедленно затрещал.

— Алло! Кого? Редактора? Сию минуту! Мистер Ковбоев, вас спрашивают…

Генри Пильмс — американец, потому что страстно играет на бирже. Генри Пильмс — не американец, потому что в его челюстях ни единого золотого зуба. Генри — любит спорт и не любит консервированного искусства, т. е. граммофона и кинематографа. Генри — читает в подлиннике Мопассана и в то же время член Армии Спасения. Генри — унаследовал от отца белокурые волосы и полтора миллиона долларов… Как человек, стоящий полтора миллиона долларов, Генри завёл обычай по утрам, умываясь, вести разговор со слугой, всегда один и тот же.

— Сколько мне сейчас лет, Джошуа? — спрашивает он.

— Двадцать шесть, сэр, — невозмутимо отвечает лакей.

— Как вы думаете, Джошуа, скольких лет я умру?

— Полагаю, сэр, что в шестьдесят лет это будет вполне своевременно.

— Так! А буду ли я президентом?

— Я с удовольствием подам свой голос за вас, сэр, — подавая Генри полотенце, отвечает Джошуа.

Так. Ещё об одном герое. Ирландце. Говоря о таковом, нужен известный декорум. Обычно не меньше Дублина. Ограничимся тем, что есть на самом деле.

Пакки О'Пакки, тридцатидвухлетний меланхолик, вернувшись с одного городского участка, где он оставил папашу на глубине 8 футов под землёю, обнаружил то, что он вообще давно предполагал, а именно: фирма «Пакки О'Пакки Старший. Лимерик. — Рыболовные крючки» — его собственность, которая могла навек пришить его к Ирландии.

Подавленный такими соображениями, Пакки завалился спать.

Через двадцать часов, открыв глаза, он был уже наполнен массой посторонних идей. Всё объяснялось просто… Пакки денег зарабатывать не умел и не хотел. Он был только хорошо образован. С шестнадцати лет он начал получать от отца десять шиллингов в неделю на расходы. Шестнадцать лет такого режима закрыли все горизонты для Пакки и сделали из него меланхолика.

Пакки решил действовать. Прямо с постели он подбежал к телефону и позвонил нотариусу, прося его быть через 40 минут. Одеваясь и за завтраком он выказал необыкновенную прыть. Дожевывая последний кусок, Пакки получил доклад о приходе нотариуса.

Через три с половиной часа Пакки О'Пакки переехал в гостиницу, увозя из своего дома, кроме костюмов и несессера, несколько книг да карточку кузины Анжелики, в которую был влюблён с четырнадцати лет.

А по прошествии 8 дней с момента, когда глава фирмы «Пакки О'Пакки, рыболовные крючки» успокоился за кладбищенской оградой, Пакки О'Пакки (Младший, с карточкой кузины Анжелики) — в конторе нотариуса расписался в переводе всего своего владения, состоящего из фабрики, дома и наличных сумм, оставленных папашей, в портативный капитал в 41000 фунтов стерлингов. С первым пароходом, а это было в марте 1924 года, Пакки О'Пакки Младший и, собственно говоря, не младший, а просто единственный, выехал в Америку.

— Бряк!!

— Шлёп!

— Дзык!

Поочерёдно, персонально — инженер Луиджи Фамли-Дука, его портфель и трубка чертежей слетели с восьмиступенчатой лестницы на плитки вестибюльного пола.

— Молодец, Себастьен! — раздался голос полковника, и стеклянная дверь наверху величественно захлопнулась.

Дука ощупал свои телеса, сокрушённо покачал головой при виде раскоканного пенсне, подобрал свой многострадальный портфель и чертежи и сочно, обстоятельно, в популярных и общедоступных выражениях, выругался по адресу полковника Д'Ивронь, столь категорически положившего конец его посещениям…

— Гм! Жаль!..

Ведь это последнее военное министерство в Европе, куда обратился неудачливый изобретатель… И везде-то Луиджи Дука, совавшегося со своими проектами сверхмощных аэропланов, под тем или иным соусом выпроваживали вон. Но так, таким манером, как это сделал инженер-инспектор Французской Воздушной Академии, с ним не обращались ещё нигде.

Впрочем, для итальянца оставалось в Европе ещё одно военное учреждение, но разве он сунется к этим кровожадным московитам? Хо-хо!.. Лучше он дёрнет через океан и постарается отыскать там несколько тысчонок любопытных долларов на своё изобретение.

Он любовно расправил помятые чертежи и направился к выходу, сутулясь и неуверенно шагая, удивлённо воткнув в улицу свои близорукие глаза.