Евгений Ленский - Вокруг предела

Несколько дней изгнанник пробирался на восток, избегая селений. Он знал, что командир отряда, страшась гнева Церкви Воинствующей, поднимет на ноги округу и приметы его будут знать все от последнего пастуха до владетельного сеньора. У него не было никаких приспособлений для охоты, не было трута и кресала. Колючие заросли изорвали его одежду. Слава богу, в лесах еще были ягоды и орехи, а в ручьях вода. Но в неизреченной милости божьей всему есть предел. И когда, поскользнувшись на мокром камне, фра Джироламо упал и растянул ногу, он взроптал:

— Господи, ты же знаешь невиновность мою. За что караешь, Господи?

Небо молчало. Долго он, несчастный, молил о помощи, пока не лишился последних сил. Изгнанник упал лицом в землю и чувствуя, как справедливый гнев наполняет силой его измученное тело, крикнул туда, в глубину преисподней: — Если не ты, Господи, разве к дьяволу, душителю рода человеческого мне врззвать?

— К себе воззови! — ответил ему голос с неба.

— Да разве же дьявол я? — в ужасе воскликнул несчастный, перекатываясь на спину.

— Ты — фра Джироламо, — пророкотало в вышине и тщетно он ждал другого ответа. Ждал до тех пор, пока не утихла боль в ноге, потом встал, сломал раздвоенную ветку и, опираясь на нее, побрел дальше.

К вечеру он вышел к затерянному в лесах селению. Но ни одного живого человека не нашел он в пустых бедных домах — только несколько трупов, уже расклеванных воронами и полурастащенных крысами и лисицами. Черная истлевшая тряпка развевалась на шесте у дороги, по которой прошла чума… Но он был фра Джироламо, и сила большая, чем страшная сила чумы, незримо охраняла его.

Впервые за много дней он сытно поел, поймав во дворе одного из домов одичавшую курицу, и выспался в тепле. А утром, найдя себе приличную одежду и набив взятую здесь же дорожную сумку припасами, фра Джироламо уже не таясь пошел по дороге, жалея, что ни одной лошади нет в опустевших домах.

День за днем шел он через мертвые селенья и среди заброшенных, неубранных полей. Здесь было некому его узнавать и ловить, а те несчастные, которых пощадила чума, бродили с безумными глазами и хоронили, хоронили своих близких. К исходу седьмого дня изгнанник остановился в придорожной таверне, пустой, как и большинство домов, мимо которых он шел. Погреб таверны был забит, бочки с пивом — полны и, разведя огонь в очаге, Джироламо жарил на вертеле кусок окорока, когда услышал голос.

— Если ты человек и христианин, отзовись! — звали со второго этажа.

В суме Джироламо, изрядно разбухшей за последние дни, был и огарок свечи. В его неверном свете Джироламо сразу понял, чем болен рыцарь, лежащий на широкой кровати. Это была, наверно, последняя жертва чумы, а жить лежащему оставалось не дольше, чем до утра. Человека можно отлучить от церкви, но не от, бога, если бог у него в душе. Фра Джироламо исполнил свой долг христианина, просидев у одра Вернера фон Штайна, последнего представителя небогатого рода, до рассвета. В юности фон Штайн отправился искать подвигов во славу Господа, а вернувшись спустя пятнадцать лет, застал только обгорелые остатки родового замка, надгробные камни на могилах матери, отца и братьев, да разоренные, погубленные чумой селенья. Фра Джироллмо напутствовал умирающего брата во Христе, а утром из ворот таверны выехал новый Вернер фон Штайн и уверенно направил коня все так же на восток, как и собирался поступить умерший. Вот только почивший фон Штайн не стал бы служить молебны по всем, унесенным чумой, а новый останавливался у раскрытых дверей деревенских церквей. Пылью и мерзостью запустения пахло в них. Вернер фон Штайн тщательно собирал и закапывал во дворе останки несчастных, искавших спасения у алтаря, и долго молил Господа помиловать души унесенных чумой и его, погубившего себя обращением к дьяволу. И когда в одной из церквушек через рассевшуюся крышу влетел белый голубь и сел на резной столб алтаря, Вернер фон Штайн понял, что он прощен.

Кто бы теперь дерзнул узнать в суровом рыцаре-крестоносце проклятого и изгнанного? И как бы такой человек очутился в самом сердце бушующей языческой Пруссии, в гранитной твердыне Крейсцензее? Долог и труден путь из солнечного италийского края, через обнаглевшую державу короля Владислава, мнящего себя христианином.

«Конечно, не дело замкового эконома водить в бой рыцарские отряды, даже если он и остался в замке старшим, — думал Вернер фон Штайн, — но сегодня это мой долг».

В сущности, шайка кривого Хорста очень кстати снова объявилась в окрестностях замка. Вернеру фон Штайну надоело выслушивать ядовитые намеки этого недоноска Гугенброка на похвальную осторожность брата эконома. Будто это вина его, фон Штайна, что он не участвовал в столь несчастливой для ордена битве при Танненберге. Если Господь в своей неизмеримой справедливости и покарал орден за забвение истинно христианских добродетелей, то его лично, Вернера фон Штайна, — помиловал. Ни одна щепочка не была отколота от замковых ворот, ни один камешек не выпал из стены. И когда остатки замкового отряда с боями прорвались из трижды проклятой Польши, замок встретил их теплом, уютом и полными погребами. Этот Гугенброк просто не знает, что такое голод и холод!