Сэм Сэвидж - Фирмин. Из жизни городских низов

Прямо подо мной стоял заваленный бумагами письменный стол и кресло с красной подушечкой. За этим столом в этом кресле сидел Норман, то есть обычно сиживал. Я не знал еще Нормана — на какое-то время он рассядется у меня в голове просто Хозяином Письменного стола, — но хаос на этом столе, вертикально проткнутый по центру стальной спицей, сплошь поросшей вялой листвой квитанций, сверкающие ручки кресла и, главное, красная подушечка с вмятиной от задницы посередке — все было овеяно таким ореолом строгости и величия, который меня — что вполне объяснимо, учитывая мое происхождение, — буквально потряс.

И вот щель в потолке в виде буквы С стала моим любимым местечком. Окно в мир людей, первое мое окно. В известном смысле тоже, можно сказать, книга: тоже помогает заглянуть в иные, отличные от твоего собственного, миры. Это место я назвал Воздушным шаром — смотришь вниз и будто паришь, плывешь на воздушном шаре над комнатой. А несколько дней спустя я обнаружил новое, тоже чудесное местечко в прямо противоположном конце потолка, ближе к улице. То была зубчатая щель, зазор, там, где утыкалась в потолок кустарная перегородка. Через эту щель я мог пролезать вниз, на один из застекленных шкафов, где Норман держал редкие книги, а уж оттуда открывался мне великолепный вид на главную комнату магазина, включая парадную дверь и письменный стол Нормана с креслом. Это место получило у меня название — Балкон. (Отныне слова Балкон, Воздушный Шар, сплавясь в ямбическую строку, образовали как бы колыбель или такую печальную лодочку. Бывает, сяду в лодочку, плыву, плыву. А то лежу себе в колыбели, качаюсь, сосу большой палец на ноге.)

Позже я узнал, что комната, сперва поразившая меня своим простором, как океан, была лишь малой частью предприятия. Норман расширял и расширял свое дело. Когда-то, задолго до моего времени, он приобрел две лавки рядом с исходным книжным и продырявил соседние стены. Влезая в узкие двери — извиваясь, протискиваясь бочком, подобрав живот, — вы переходили из комнаты в комнату, и все они были набиты книгами. Мне думалось, что такие помещения, соединенные узкими дверцами, могла, по идее, построить некая гигантская крыса, и я тешился этой мыслью когда-то, давно, еще до того, как Норман меня так ужасно разочаровал.

Одни книги тесным строем стояли под стрелками, другие валялись везде и всюду. Когда лучше узнал людей, я понял, что именно этот кавардак их и приманивал в «Книги Пемброка». Они не для того сюда являлись, чтоб цапнуть книгу, выложить деньжата и слинять. Они здесь торчали часами. У них этот процесс назывался просмотром, но скорей походил на археологические раскопки, на добычу полезных ископаемых. Удивляюсь, почему они с собой не прихватывали черпаки. Копали сокровища голыми руками, увязая до подмышек, — ведь выкопать литературный самородок из кучи шлака куда приятней, чем запросто зайти в магазин и его купить. Собственно, покупать в «Книгах Пемброка» — тоже как читать: никогда не знаешь, что обнаружишь на следующей странице — стеллаже, полке, ящике, — тут тоже, знаете, свое дополнительное удовольствие. Вот и в туннеле тоже — никогда не знаешь, что обнаружишь за ближайшим поворотом, на дне ближайшей шахты.

Но даже и в те первые головокружительные недели поисков, исследований и открытий я не пренебрегал своим образованием. Ни разу не зашел в туннель, предварительно не прокорпев несколько часов над книгами. И я делал огромные успехи. Скоро я без труда усваивал даже так называемые трудные романы, в основном русские и французские, и ориентировался в простых трудах по философии и бизнесу. Теперь, в результате последующих моих разысканий, мне ясно, что подобные успехи стали возможны только благодаря постоянному росту лобных и височных долей моего мозга, сопровождаемого, полагаю, невероятным увеличением затылочных извилин. Рассуждая как бы вспять, от следствия к причине, я считаю себя вправе заключить, что череп мой под своим банальным внешним обликом скрывал латеральное удлинение зоны Вернике [8] Вернике, Карл (1848–1905) — немецкий ученый, психиатр, открывший центр мозга, который ведает речевыми способностями. — деформация, обычно связанная с преждевременным развитием речевых способностей, хотя в известных случаях, не спорю, и сопряженная опять же с редкими формами идиотизма. Этот постоянный рост я приписываю духоподъемной обстановке, хотя питание, конечно, тоже сыграло свою роль. Был во всем этом и досадный побочный эффект: голова у меня так отяжелела, что трудно стало ее держать. Исключительное умственное развитие не сопровождалось, понимаете, телесной дюжестью. Я был по-прежнему досадно хлипок. Козявка, мелюзга.