Зенна Хендерсон - Я верю... (Ребенок, который верил)

— Где Дисмей? — спросила я. Последовало долгое молчание.

— Знает ли кто-нибудь, где Дисмей?

— Мы с ней были в комнате отдыха, — сказала Донна. — Она боится ходить туда одна. Она думает, что внизу, в кочегарке живет дракон, и поэтому боится ходить одна по лестнице.

— Дак она играла с нами в пятнашки, — сказал со своим вечным сопением Ханнери.

— Может, она пошла на большую площадку, — предположила Трееса. — Нам не велят играться на большой площадке, — целомудренно добавила она.

И тут я услышала тонкое, смущенное хихиканье Банни.

— Банни и Майкл, идите сюда.

Они стояли передо мной — воплощенная невинность.

— Где Дисмей? — спросила я.

Они обменялись косыми взглядами. Плечи Майкла поднялись и снова опустились. Банни уставился на свой большой палец — вот! смотрите! — высох за все эти недели — и сунул его в рот.

— Майкл, — сказала я, крепко беря его за плечи так, что пальцы мои впились в его тело. — Где Дисмей?

— Мы не знаем, — захныкал он, вдруг испугавшись. — Мы думали, она здесь. Мы играли в пятнашки.

— Что вы сделали с Дисмей? — спросила я, и дикая мысль, что они в конце концов убили ее, пришла мне в голову.

— Мы… мы… — суровость моего лица и резкость слов заставили Майкла разразиться испуганными слезами.

— Мы ничего не сделали! — закричал Банни, вынув палец изо рта и внезапно осмелев, увидев испуг Майкла. — Мы просто положили камень на ее тень.

— Камень на ее тень?

Мои руки упали с плеч Майкла.

— Угу. — Смелость Банни испарилась, и его палец снова вернулся в рот. — Мы сказали ей, что она не сможет сдвинуться с места.

— Садитесь, — приказала я, оттолкнув ребят от себя. — Все вы помните правила, которых должны придерживаться, когда меня нет в комнате, — напомнила я классу. — Я скоро вернусь.

Площадка была пуста, если не считать мятой бумаги, крутящейся вместе с вихрем вокруг мусорного бака. Я поспешила в джунгли спортзала. Дисмей не было и там. Я повернула за угол Старого Дома и увидела ее, напряженную и борющуюся. Ноги ее зарылись в землю, изношенные башмаки были залеплены грязью, и все ее существо отчаянно старалось отдалиться от маленького камня, лежащего на ее тени. Я видела — или мне показалось, что видела, — как тень сама скручивалась вокруг ее угловатых, потрескавшихся лодыжек.

— Дисмей! — позвала я. — Дисмей!

— Учительница! — зарыдала она. — О, учительница!

Я взяла ее руки в свои, пытаясь согреть закоченевшие маленькие ладошки. Нас обеих колотил озноб. Губы мои плясали, как и ее съежившиеся, синие губы, трясущиеся от рыданий.

— Но Дисмей, миленькая! — воскликнула я. — Ведь это все не так! Ты можешь вернуться в дом в любой момент! Камень не может держать твою тень! Это неправда!

НО МНЕ ПРИШЛОСЬ СНАЧАЛА УБРАТЬ ЭТОТ КАМЕНЬ — только после этого я смогла поднять ее на руки и отнести в комнату.

Весь остаток дня эта комната была встревоженной и покорной. Банни и Майкл потеряли всякий интерес к работе. Полные страха, они сидели на своих местах, ожидая прихода грозы. Но я ничего не сказала им. Мне нечего было сказать. Я уже говорила и снова говорила все, что только могла придумать. Я сделала все, что можно было сделать, и все это оказалось напрасным. Даже визит в канцелярию и беседа с мистером Бисли утихомирили их только на полдня. Я не могла даже заставить себя думать обо всем этом. Я дошла до предела, за которым вера в то, что прикованная тень сопротивлялась мне, казалась реальной. Ведь для того, чтобы поднять ребенка, мне пришлось сдвинуть камень. Это было совершенно выше моего понимания. Я почувствовала озноб, осознав, что не только Дисмей, но и я сама — взрослый человек — попалась в сети этой безграничной веры. А что же будет дальше? От ощущения, что я нахожусь на грани психического расстройства, у меня весь день стоял комок в горле.

В теплой комнате Дисмей скоро перестала дрожать и спокойно занялась работой. Но она явно старалась не замечать мальчиков. Прошелестела своей короткой юбкой Донна, подойдя за бумагой для Дисмей к общему столу, который стоял как раз за их партой. Казалось, душа Дисмей заковалась, наконец, в броню, и во мне затеплилась почти неосязаемая надежда на то, что она сможет теперь противостоять этим маленьким чудовищам.

Неестественно строгая атмосфера послушания царила до конца уроков. Я видела перед собой самый спокойный, самый трудолюбивый класс за всю свою педагогическую деятельность — но это не был счастливый класс.