Валерий Марк: Каторга

Опустилась зима, ужасная, лютая, беспощадная — впрочем, в ней тоже был плюс, потому что вечной вони убавилось, и ветер иногда приносил даже свежий холодный воздух с гор. Дед, вдыхая случайные струи свежести, несколько раз вспоминал про Умника, и про Лысого, и про этот проклятый люк. Как-то раз он решился и снова вышел к воротам.

Было холодно, мрачно, тяжелые низкие тучи скребли крыши бараков, начиналась метель. Дед постоял у ворот, трогая ручку, и, наконец, повернул ее. Ручка далась спокойно, и повернулась, и Дед подтолкнул тяжелую створку, и она неспешно отъехала в сторону — тихо и гладко. Дед, ощущая безразличную слабость, одной ногой переступил порог.

За воротами простиралась равнина — она отлого шла к горизонту, а на горизонте в зимней вечерней мгле высились горы, какие-то, вдруг показалось Деду, волшебные, нереальные. Дед стоял долго, оглядывая бесконечность, небо, нюхая свежий ветер с гор, топтался, вздыхал, кашлял простуженным горлом.

— Сука, — шептал он, вздыхая. — Вот ведь сука, умник, сучонок. Надо было его прибить, недоноска. Сука. Паскуда. Умник проклятый. Я тоже… Я тоже уйду! Когда-нибудь…

Где-то там, в горах, за которыми, как уверял Умник, тоже наверняка были зоны, сейчас находился он сам — если был жив. Дед почему-то был совершенно уверен, что Умник был жив. И он стоял так, стоял, и снова оглядывал вечернюю бесконечность, и небо, и снова и снова нюхал свежесть горного ветра, топтался, вздыхал, кашлял, ругался, оборачивался и снова вздыхал.

— Я тоже уйду, — шептал Дед. — Уйду обязательно… Когда-нибудь я тоже уйду… Когда-нибудь.