Курт Воннегут - Рецидивист (Тюремная пташка)

В четвертое измерение ей еще как нужно было сбежать, не меньше, чем мне. Потом я узнал: у нее, оказывается, в тот вечер пациентка умерла. А Саре она очень нравилась. И было пациентке всего тридцать шесть лет, только сердце совсем никуда ожиревшее, расширенное, слабое.

Представляете себе, какие чувства при нашем разговоре испытывал Клюз, сидевший напротив? Я, помните, напрягся, глаза прикрыл и до того из времени выключился да в иное пространство перенесся, словно мы с его женой прямо у него на глазах любовью занимаемся. Конечно, зла он на меня не держал. Вообще ни на кого зла не держит, как бы скверно с ним ни обходились. Но не оченьто приятно было ему наблюдать, как у нас с Сарой, пока по телефону говорили, старая любовь оживает.

Вы хоть что-нибудь встречали столь же неистребимое и многоликое, как супружеская неверность? Такого нигде больше в подлунном мире не найдешь.

— Хочу на диету сесть, — говорит Сара.

— Могу дать тебе совет, как в минуту сбросить двадцать фунтов лишнего жира.

— А как?

— Голову себе отрежь, — говорю.

Клюзу-то лишь мои слова слышны, оттого шутку никак не ухватит — то конец, то начало. А тут все вместе важно.

Спрашиваю, помнится, Сару, по-прежнему ли она закуривает в постели после близости.

Клюз не знал, что она ответила, а ответила она вот как:

— Не знаю. Внимания не обращала. — И тут же ко мне пристает:

— А ты чем занимался, пока в официанты не пошел?

— Вычищал птичий помет из часов с кукушкой, — говорю.

— Вот скажи-ка тогда, почему в птичьих какашках беленького много?

— Беленькое, не беленькое, какашки они какашки и есть, сказал я. — Ладно, сама-то ты чем занимаешься?

— На фабрике работаю, где шьют панталончики.

— Ну и как там на фабрике, хорошо за панталончики платят?

— Да ничего, — говорит, — жаловаться не буду. Тысяч десять в год получается. — Сара кашлянула, подав мне условный знак, который я не сразу понял.

— Кашляешь ты сильно, — говорю, не подумав.

— И не проходит.

— Выпей две таблетки, ну знаешь, какие. Как раз то, что тебе нужно.

Слышу — в трубке словно бы водичка буль-буль-буль. А потом она спрашивает: от чего таблетки-то?

— Слабительное, — говорю, — самое эффективное слабительное, какое медики выдумали.

— Слабительное!

— Ага, — говорю, — сиди теперь, не шелохнись, не покашляй.

И еще мы вспомнили шутку про больную лошадь, которая будто бы у меня в конюшне стоит. На самом-то деле никогда лошадей у меня не было. Стало быть, иду к ветеринару, и он мне дает полфунта красного порошка, который нужно скормить лошади. Говорит: вы трубочку из бумаги сверните, засыпьте туда порошок, трубочку в рот ей вставьте и дуйте, пока в горло не попадет.

— Как лошадка-то? — спрашивает Сара.

— Все в порядке с ней, вылечил.

— А вот ты что-то весь красный.

— Так она сначала поперхнулась.

Любопытно ей:

— Еще не разучился смеяться, как твоя мать смеялась?

Это без всяких подковырок было сказано. Саре действительно нравилось, как я подражаю смеху мамы, и по телефону я часто это делал. Только уже много лет не пробовал. А нужно не просто тоненький голос сделать, нужно, чтобы звук получился красивый.

Тут вот в чем сложность: мама никогда не смеялась громко. Когда еще служанкой была в Литве, ее приучили тихонько в кулачок посмеиваться. Считалось: услышит хозяин или гость, как где-то слуги хохочут, и, чего доброго, решит, что это над ним.

Поэтому у мамы, если ее совсем уж одолевал смех, получались едва слышные чистые такие звуки, словно крутят музыкальную шкатулку или колокольчик вдали послышался. Удивительно красиво это выходило, хоть она вовсе и не старалась.

И вот, позабыв, где нахожусь, я набрал в легкие воздуха, сдавил себе горло и воспроизвел, как смеялась мама, — очень уж хотелось старой моей подруге приятное сделать.

Как раз в эту минуту вернулись из библиотеки Арпад Лин с Фредом Убриако. Еще успели мою руладу услышать.

Говорю Саре: извини, не могу больше с тобой разговаривать, и трубку повесил.

Арапад Лин уставился на меня тяжелым взором. Приходилось мне от женщин слышать про то, как мужчины мысленно их раздевают. Сейчас вот и у меня появилось такое чувство. Потом я узнал, что именно это и происходило: Арпад Лин пытался себе представить, как я выгляжу, если одежду снять.

У него мелькнуло подозрение, что я на самом деле миссис Джек Грэхем, которая, переодевшись мужчиной, явилась его проверять.