Эльвира Вашкевич - Метро

- Вы б еще попили, - предложил Дзержинский, внимательно вглядываясь в Леху. - Я так понял, что голодны? Так этот чай очень хорошо голод утоляет. Особо ежели с рафинадом. В этом рафинаде все питательные вещества есть, что организм требует. Даже соли и минералы.

Леха закивал часто, приник к стакану. Сам не заметил, как выпил все. Стукнул донышком подстаканника по столику требовательно.

- Ну, где ты там? - позвал манипулятор. Тот вынырнул послушно. - Еще давай!

- Да-да, - тут же подтвердил Дзержинский, улыбаясь совсем уж отечески и ласково. - Еще надобно.

Манипулятор вытянул чайничек небольшой из-под столика, наполнил стакан. Леха, совсем уж перестав смущаться, взял сразу два кристаллика рафинада. Голодные спазмы, мучившие его уже давно, затихли совершенно, и он ощущал теплую сытость и странную, никогда не испытанную им прежде, уютность.

- Нет, такого чая мне еще не доводилось пробовать, - сказал Леха одобрительно. - Вот если бы у нас в подвале такой был, так скольких проблем бы не было! Стаканчик выпил - и уже сыт! А то, знаете, частенько приходится на голодный желудок спать ложиться. А мы ведь не на диете. Нам голодать вредно даже. Но иногда, чем Веркиной колбасой давиться, лучше уж вовсе ничего не есть. А то гастриты, холециститы всяческие...

- Ну, если врач не рекомендует голодать, то действительно... - взгляд Дзержинского вновь поострел, зрачки сузились, как игольные острия - вот-вот вопьются. - А вы немного о себе расскажите, Алексей Валерьевич. Нехорошо ведь получается. Вроде, представились друг другу, чай вот вместе пьем. А я о вас ничего и не знаю. Нет, нехорошо... - повторил Феликс Эдмундович, покачивая головою укоризненно.

Леха смутился чуть не до слез. И в самом-то деле, разве ж так можно? Человек к нему - прям как к родному, а он... Даже о себе ничего не рассказал. Мама бы не одобрила такое поведение, нет.

Леха почувствовал себя маленьким мальчиком, и мамино одобрение стало самым важным в его жизни. Он посмотрел прямо в колючие глаза Дзержинского, всхлипнул горестно и начал рассказывать о своей жизни.

Он рассказал все, торопясь и брызгая слюною. Рисовал на услужливо подсунутых бумажках картинки, которые любил рисовать в детстве. Пытался изобразить фасад школы, где отучился десять лет, даже начертил схему институтских коридоров, тыча неловко карандашом в бумагу и взахлеб объясняя, где были какие лаборатории.

- А жена что ж? - иногда задавал вопросы Феликс Эдмундович, сочувственно перегибаясь через стол. - Сын? Неужто они вас не понимают? Родные ж люди...

- Хорошая жена была. Честное слово, хорошая! Лучше не бывает, - размазывал слезы по щекам Леха, и рассказывал, как развалилась их счастливая семья, как испортился окончательно характер у сына, как неотвратимо упал на голову развод. - Работы у меня не было, - плакал Леха. - Денег - ни копейки! Ну скажите, как можно семью содержать в таких условиях? Да это ж ни одному человеку не под силу!

- Ах, как нехорошо-то... - соболезновал Дзержинский, а манипулятор все подливал и подливал чай.

Леха рассказывал о Маруське, тыкал пальцами себе в глаза, показывая, как выглядят Маруськины синяки, невесть откуда берущиеся.

- И ведь я ее никогда пальцем не тронул! - истово бил себя в грудь Леха. - Я вообще женщину ударить не могу, а уж если сплю с ней, тогда тем более - ни-ни! Понять не могу, почему она все время с подбитым глазом. Словно сама себя бьет, чтоб так выглядеть!

Он еще пытался описать, как пахнет подгорелая докторская колбаса, которую вечно жарит Верка, как, отставив картинно и глупо мизинец в сторону, наливает чернила в пластиковые одноразовые стаканчики Толян, когда разломилась стена за его спиной, почти что бесшумно, и задыхающийся, торопливый голос выкрикнул:

- Феликс Эдмундович, ЧП у нас!

- Что еще? - мягкий, ласковый голос Дзержинского внезапно построжел, прорезались в нем стальные нотки, и Леха дернулся, зацепив ногою за столик. Вазочка с рафинадом рухнула на пол, разбилась, льдистые кристаллы раскатились по полу, посверкивая, будто сыпанули по полу снежной, алмазно блестящей пылью. Манипулятор суетливо задергался, выуживая из невесть каких глубин столика веник и небольшой, металлически блестящий совок.

Человек, вбежавший в кабинет, вытянулся в струнку, нервно цепляясь пальцами за галифе, зачастил скороговоркою:

- Крот, который к фрицам в Антарктиду шел, опять свернул не туда. Реактор рвануло, землетрясение теперь. На твердые породы нарвался. Там, вроде, жертвы. Радисты говорят, что наверху все с ума посходили, на каждой волне кричат о том, что столько-то пострадавших, такие-то здания разрушены. В общем - жуть что творится!