Андрей Зинчук - Общий район

— В сортир?

— Н-нет, — неуверенно проговорил седовласый. — Ноги размять! — И прошелся туда-сюда в проходе между креслами. А потом склонился к иллюминатору. Ничего нового он, конечно, не увидел среди океана совершенно одинаковых золотых шапито и опустился обратно в кресло.

В салоне снова появилась стюардесса, держа на подносе высокие глоталки, наполненные прозрачной жидкостью.

— Не хотите выпить? — спросил седовласого атлет.

— Вы, наверное, тоже в Общий район? — в свою очередь поинтересовался у атлета седовласый, решив нарушить осточертевшее за время полета молчание.

— Лука, — решил представиться седовласый.

— Самсон, — подумав, ответил атлет.

— Так за что же мы выпьем? — спросил седовласый. — Может быть, за предрасположенность? А хотите — за выживаемость?!

— Давайте лучше за несуразность! — в тон ему ответил атлет.

— За выносливость и приспособляемость! За весь этот бред, за ничего не значащие слова!

— За первородность греха! За прекрасных женщин с голубыми глазами и соблазнительными коленями! — предложил атлет и рассыпался мелким, искусственным смехом.

— Подлетаем. Общий район.

Летун завалился на бок и медленно пошел на снижение. И снижался до тех пор, пока не завис над одним из гигантских шапито, в котором сверху открылся люк, откуда тотчас же высунулся человек в рабочем комбинезоне, взмахнул руками и принялся руководить спуском. Изящный фюзеляж чиркнул по металлу, и летун замер. Пилот открыл дверь, и первыми на купол выскочили четверо из охраны, при виде которых человек в рабочем комбинезоне кивнул головой и скрылся в люке.

После того как охрана исчезла вслед за ним, Лука осторожно спустился на купол по короткому трапу и тоже заглянул в люк: под куполом, на вершине которого он находился, далеко-далеко внизу, частично закрытая облаками, раскинулась в дымке пространства гигантская географическая карта — дома на ней можно было разглядеть, наверное, лишь в очень сильный оптический прибор, а людей… людей и вовсе не было видно с такой головокружительной высоты. Человек в комбинезоне вновь показался в проеме люка, заслонив своим телом прекрасную, но страшную перспективу. Атлет по его знаку оттолкнул Луку в сторону (при этом тот упал и растянулся на куполе) и быстро шмыгнул вниз, захлопнув за собой крышку люка и защемив полу плаща Луки. Лука тут же кинулся на люк и приложил ухо к его крышке.

— Ты, кажется, хотел что-то сказать? Говори! — долетел до его слуха уже искаженный расстоянием голос атлета. И пропал. Лука остался один. Он начал стаскивать мешавший ему плащ, а потом поднялся на ноги.

Одинокий, неподвижный, как монумент, стоял он на самом верху огромного вызолоченного солнцем пьедестала в центре холодного, безжизненного, от горизонта до горизонта раскинувшегося пространства; в подтяжках, с развевающейся на ветру великолепной седой шевелюрой, и белое, будто выхолощенное, ослепительное, ко всему равнодушное солнце светило ему. Но оценить этого было уже некому: летун уверенно набирал высоту, пилот следил за приборами и время от времени бросал взгляд на пылающий горизонт, а стюардесса утонула в мягком кресле и, кажется, уже спала. Потом пилот дал газ и умчался вверх и вперед в казенном, выданном под расписку, в приспособленном для таких полетов летуне.