Владимир Ильин - Бог из машины

Офицер что-то рявкнул солдатам, указывая на грузовик, который стоял за строем взвода. В его кузове был укреплен на турели пулемет.

– Что он говорит? – спросил Харман Фельдера. – Я не расслышал.

– Кто? Шарц? А, – штурмбанфюрер пренебрежительно махнул рукой, – он хочет, чтобы для верности кто-то из солдат стрелял из пулемета. К нам недавно прибыло пополнение, так что это будет для новичков крещение огнем. Заодно лишний раз потренируются в стрельбе на меткость, ха-ха!..

Шарц повторил выкрик, и Харман уловил звуки, похожие на команду: "Добровольцы, шаг вперед!".

По-прежнему никто не шелохнулся. Все колебались. Война шла четвертый год. Позади Ленинград, сражение на Волге, русские приближаются к Польше. Кому хочется пачкать руки в крови, да еще при свидетелях?

Харман вдруг подумал: а что, если кто-нибудь из солдат вообще откажется стрелять в людей? Да нет, вряд ли. Каждый понимает, что это бессмысленно: количество приговоренных к смерти просто увеличится на одного, вот и все.

Но он ошибся. Когда Шарц все-таки вызвал из строя некоего Верке, тщедушного молодого солдата, тот отказался занять место за пулеметом. Секунду ротенфюрер таращил на него глаза, а потом медленно потащил из кобуры "вальтер". Глаза его налились кровью, и это не предвещало ничего хорошего для солдата. Верке побледнел, но не сдвинулся с места.

Мертвую тишину нарушил надменный голос фон Риббеля:

– Оставьте, Шарц. Он пойдет под трибунал, но вначале им займется гестапо.

Шарц нехотя убрал руку с кобуры и, тяжело дыша, шагнул к Верке.

– Чистюля! – процедил он сквозь зубы. – Трус! Ты больше не солдат фюрера!

С этими словами он сорвал с юноши погоны и повернулся к строю взвода.

– Кто еще хочет последовать его примеру? – прорычал он.

Никто не шелохнулся, и уже следующий солдат, вызванный Шарцем, послушно полез в кузов грузовика.

Через несколько минут все было кончено. Залп из карабинов и длинная очередь из пулемета сделали свое дело. Крупнокалиберные пули сбрасывали приговоренных прямо в котлован, буквально разрезая их пополам. Недаром в войсках такие пулеметы называли "пилами фюрера"…

Потом все так же ярко светило полуденное солнце, солдаты деловито засыпали трупы в котловане гашеной известью и землей, а охранники погнали остальных заключенных в лагерь.

– Ну и выдержка у тебя, Харман! -- удивленно сказал Фельдер. -- А я-то, грешным делом, подумал, что ты – слабак. Я-то сам, когда прибыл сюда, был не лучше, после каждой экзекуции чуть в истерику не впадал… А ты – признаться, я наблюдал за тобой – даже лицом не дрогнул!

– Пойдем побыстрее отсюда, – сказал Харман. – Здесь очень сильный и неприятный запах.

– Неприятный, говоришь? – хохотнул Фельдер. – Еще бы, ведь в этом котловане до конца сорок второго трупы просто засыпали хлорной известью и тонким слоем земли. Сейчас-то у нас есть специальные печи, а вот когда я приехал сюда, здесь каждый кубический сантиметр воздуха был пропитан такой вонью!..

Штурмбанфюрер опять посмотрел на часы:

– Ну что ж, пора обедать. Дела делами, а обед – по распорядку!

В столовой было чисто и уютно, из большого граммофона звучала песня "Стража на Рейне".

– Эх, – сказал Фельдер, когда они уселись за столик в углу столовой, – пивка бы сейчас!.. Есть еще пиво в нашей старушке Германии, и наверняка остались уютные пивные, не правда ли? Но чтобы вернуться в них, нам надо побыстрее побеждать в этой проклятой войне, а она почему-то затягивается…

Судя по вступлению, разговор обещал перейти на довольно скользкую тему – политика и положение на фронтах. В принципе Харман мог бы со всеми подробностями довести до местного офицерства самые свежие и объективные данные о ходе боевых действий в любой точке земного шара, но он предполагал, что такая информация не порадовала бы доблестных слуг фюрера.

Однако его опасения оказались напрасными. Штурмбанфюрер болтал, не умолкая, но исключительно на светские темы, правда, при этом он приправлял свою речь казарменными остротами и сам же смеялся над ними.

После обеда они продолжили осмотр лагеря. Во втором секторе располагались склады одежды и драгоценностей. Работали здесь женщины. Впрочем, их было трудно отличить от мужчин: та же полосатая одежда на истощенных – кожа да кости – телах, те же сумрачные глаза, ничего не выражающие, кроме покорного, привычного отчаяния; так же коротко остриженные волосы.

В сопровождении оберштурмбанфюрера СС, начальника вещевого сектора, Харман и Фельдер шли по складу, где рабочие – то ли женщины, то ли мужчины – сортировали какое-то барахло. В дальнем конце барака трое заключенных разбирали груду человеческих волос, судя по всему, раскладывая их по цвету.