Владимир Ильин: Самые странные существа

Как всегда, неожиданно и тревожно зазвонил телефон. Сначала Шенкурцев решил не обращать на звонки внимания, но потом все же снял трубку. Может быть, это Наташа, подумал он. Или Аленка. Боже, сделай так, чтобы это были они!..

Но это был Барановский. Когда-то Шенкурцев учился вместе с ним в аспирантуре, они дружили, что называется, домами.

– Послушай, старик, ты куда пропал, а? – с ходу осведомился Барановский.

– На тот свет, – ответил Шенкурцев.

– Ну и шуточки у тебя с самого утра! – сказал Барановский. – А вообще как поживаешь?

– Да живу еще, – серьезным тоном сказал Шенкурцев.

– Слушай, брось! – взмолился Барановский. – Я же серьезно… А какие у тебя на сегодня творческие планы?

Сейчас будет звать куда-нибудь. Например, пить пиво, подумал Шенкурцев и быстро проговорил:

– У меня к тебе огромная просьба, Олег. Отыщи в недрах своего письменного стола ключ от моей хаты – помнишь, я тебе как-то давал его? – и завтра утром заскочи ко мне, лады? Это очень важно, не подумай… Я тебе потом все объясню.

– А что случилось-то? – насторожился Барановский. – Что это еще за тайны мадридского двора?

– По телефону объяснить не могу, извини, – заговорщицки понизил голос Шенкурцев и тут же положил трубку.

Некоторое время он стоял, выписывая пальцем знак бесконечности на пыльном зеркале. Ну вот, думал он. Проблема обнаружения тела, то бишь трупа, решена. Мертвым, знаете ли, не все равно… Мертвые тоже хотят выглядеть красиво в глазах живых. Так что любого не обрадовала бы перспектива дать дуба в квартире, а потом разлагаться, отравляя воздух миазмами… А можно, если хочешь, указать в завещании, чтобы твои бренные останки были подвергнуты кремации. И никаких хлопот твоим родственникам-близким… Расходов опять же меньше будет. А потом установят урну с твоим прахом на видное место в квартире – в "стенку", например, среди хрусталя и фарфора… Мементо мори, так сказать.

Что-то меня не туда понесло, подумал Шенкурцев и пошел на кухню пить кофе. За окном было в самом разгаре утро. Звякали опоражниваемые бригадой мусорщиков мусорные баки, остервенело лаяли псы, выведенные на утренний моцион, по улице все чаще с ревом моторов и визгом тормозов у светофора неслись автомобили.

Едва Шенкурцев успел поднести чашку к губам, как опять зазвонил телефон. Сначала он подумал, что это не терпится Барановскому расставить все точки над "i", но потом осознал, что звонок был междугородним. "Неужели что-то с мамой?", кольнула тревожная мысль. Он схватил трубку, но оказалось, что звонит Наташа.

– Але? – вопросительно сказала она. – Ты что молчишь?

Шенкурцев представил, как она наматывает сейчас, по своему обыкновению, телефонный шнур на указательный палец, но ничего не сказал, а только еще крепче сжал трубку.

– Ну-ну, – сказала она. – Не хочешь со мной разговаривать… А как я, по-твоему, должна была поступить, если из нормального человека ты превратился в забулдыгу, в хама, в скота!

Жена явно "заводила" сама себя, но Шенкурцев по-прежнему молчал.

– Что же ты молчишь? – сказала Наташа почему-то шепотом и вдруг всхлипнула. – Ну, что ты наделал, Паша? Подумай, в конце концов, о нашей дочери, если обо мне не думаешь!

Объяснить ей что-либо он не мог. Оправдываться не хотел. Молчать дальше не имел права. Поэтому сдавленно сказал в трубку:

– Наташа, я перезвоню вам позже… Все будет хорошо.

– Когда? – с надеждой спросила жена, непонятно что имея в виду – то ли когда он позвонит, то ли когда все будет хорошо.

Шенкурцев хотел сказать ей "прощай", но получилось легкомысленно-небрежное "пока", и он с досадой хлопнул трубкой по рычагу аппарата. Только теперь он увидел в зеркале, как из его прокушенной нижней губы на неестественно белый подбородок упала капля крови…

Спустя полчаса Шенкурцев флегматично изучал вчерашнюю газету. Давно уже он этого не делал и сейчас с вялым интересом стал просматривать заметки. Орган печати был выполнен в исключительно пессимистическом ключе. Обозреватели хором предвещали развал в экономике, кризис в политике, новые вооруженные конфликты и столкновения, рост безработицы и гиперинфляцию. Пробегая глазами эти зловещие прогнозы, Шенкурцев испытывал некое злорадное чувство. Лично ему теперь подобные проблемы были нипочем. Голод, бедствия, разруха, войны имеют значение лишь для живых, думал он. А мы будем сочувствовать им. С того света. Не зря говаривал какой-то там Людовик: после меня – хоть потоп!..