Анатолий Радов: Достоевский FM (Сборник рассказов) [СИ]

На следующий день меня забрали родители и снова потащили меня к врачу. Он сделал мне много надрезов на запястьях, а я молча терпел. Прошла неделя и я пошёл в третий класс. А ещё через неделю умерла бабушка, ночью, от разрыва сердца. И я иногда думаю, что это тот, в шляпе…

Детство, детство, детство… восьмое чудо света, необъяснимое, разрушаемое временем и самой продолжающейся жизнью. Никогда уже не вернуть тебя и не вернуться в тебя. Но иногда, когда жизнь кажется обыденной и невыносимой, твои картинки вдруг ярко всплывают из глубин, заставляя то улыбаться, то покрываться липким потом, тяжело вздыхать и чувствовать горячие слёзы где-то в глубине глазниц. Наверное, ты просто хочешь помочь, наверное, ты хочешь напомнить, что не всё и не всегда бывает стандартно и объяснимо, не всегда всё только улыбается и ласкает в этом огромном, равнодушном к человеку мегакосме.

Он почти на минуту задумался, слепо вперившись в белую стену, а потом устало переведя взгляд на лист «берёзки», продолжил монотонно постукивать по клавишам маленькой печатной машинки.

«Какими они могут быть? Будут ли они похожими на нас? С чего начиналось их становление? Присуще ли им чувство ритма, слышат ли они звуки, видят ли цвета?»

Он снова задумался. Получались одни вопросы, и он грустно и глубоко усмехнувшись, понял, что это глупо. Он рванул листок из цепкой машинной хватки, и скомкав, осторожно положил на стол. Потом поднялся и подошёл к полочкам.

На полочках разместилась его коллекция. Пара сотен засушенных насекомых, позаимствовавших у радуги все её цвета. Здесь были и однотонные бабочки, вроде Репницы, и двуцветные Цирцеи, и пара пёстрых Махаонов, и большие с зеленоватыми и фиолетовыми брюшками стрекозы, рядом соседствовал изумрудный жук-бронзовка и еще несколько десятков других жуков, красных с чёрными вкраплениями и просто иссиня-чёрных, маленьких и до удивления огромных, с длинными усами и даже пара рогатых, особая гордость и удовольствие его душе… Все они крепились булавками на маленькие деревянные бруски обклеенные чёрным и зелёным бархатом. Чёрным для бабочек и стрекоз, зелёным для жуков.

Насекомые, словно лишь замеревшие вне потока времени, а не выпавшие из него навсегда, нагнали на него тоску и ещё какое-то неясное, но неприятное ощущение, и он отвернулся от них и стал просто смотреть в окно. За окном было пасмурно. Середина осени не баловала солнечными лучами, погружённая в свои осенние раздумья, она как будто тихо скучала или грустила о чём-то прошедшем.

Ему было тридцать пять, и звали его Виталием, но уже чаще и чаще Виталием Сергеевичем, хотя выглядел он ещё молодо. Жил он недалеко от моря, в семи километрах, и поэтому относился к нему спокойно, без буйной и умильной радости приезжающих. Иногда даже зевал, глядя на него, особенно во время абсолютного штиля.

Он снова принялся рассматривать насекомых, понимая, что заоконный вид ненамного приятней этих дохлых козявок, которые хотя бы цветастые. Он долго смотрел в большой глаз Красотки блестящей, хрупкой и утончённой стрекозы.

— Кто же смотрит на меня с того берега? — в который раз родился в голове вопрос, но он не знал ответа. Кто-то смотрел, это точно, но он никак не мог увидеть или хотя бы представить или придумать кто это.

Он жил в небольшом посёлке, в котором почти половина домов были деревянными. В мягком климате не требовались кирпичные стены, но всё же многие поселковые уже либо обложили свои старые дома кирпичом белым, либо отгрохали огромные новые из красного или жёлтого. Его всё это никак не волновало. Он не собирался ни облаживать, ни строить, он просто жил, плывя по руслу, как река, на которую выходил его двор. У него не было ни денег, ни желания. Может если бы деньги были, появилось бы и желание. Или хотя бы была семья…

— Кто же смотрит из-за реки? — снова спросился он. — Может, мне только кажется?

Он задумчиво, но аккуратно провёл по спинке Пестряка пчелиного, маленького, красного жука с чёрными полосками.

— Это уже в пятый раз. Не может в пятый раз казаться.

Конец весны, всё лето, и половину сентября он работал на турбазе «Заря» разнорабочим, скромно зарабатывая на весь год, а потом просто жил, глядя на свою коллекцию, придумывая статьи, читая любимые книги, и по осени рыбача в реке, на которую выходил двор.

Река впадала в море, узкая, всего метров в двенадцать шириною, но глубокая. Его двор, как и все дворы в посёлке, был разделён на маленькие участки, и один такой участок от другого отделял невысокий деревянный забор с калиткой. Утром он выходил, потягивался и зевал на крыльце. Потом спускался по трём ступенькам вниз, и шёл к крану. Взявшись за длинный, скрипящий рычаг, он накачивал давление, ждал несколько минут пока вода поднималась из под земли, и потом подставлял под холодную струю полусонную голову. Вдоволь нафыркавшись и освежившись, он по-детски, радостно улыбаясь, возвращался в дом и готовил непритязательный завтрак. Когда хотелось что-нибудь напечатать, он печатал. Если же голова не варила, он набивал карманы фундуком, брал удочку и шёл к реке.