Анатолий Радов: Достоевский FM (Сборник рассказов) [СИ]

На том и порешили, и усталые от длинного, наполненного дня, разошлись. Я выпил кружку домашнего молока, которого бабушка каждый вечер покупала у соседки по два литра, чтобы я рос большим и сильным, чего, увы, так и не случилось, и лишь коснувшись подушки, сразу уснул. Даже не стал слушать, как поскрипывают перья под тяжестью моей головы, словно жалуясь на что-то. Снились мне красивые, цветные сны, но о чём, мне уже никогда не вспомнить, и никогда не увидеть снова. Их время ушло.

Утро было солнечным, обещая жаркий, душноватый день. Я слазил на чердак за зерном для цыплят, потом не дождавшись завтрака, съел пять шоколадных конфет, лежавших на столе в белой пиале, даже не успев удивиться, откуда они взялись. Потом бабушка меня отругала за эти конфеты.

— Ты чи вси конфекты зъил? — она удивлённо смотрел на пустую пиалу. — У тебя ж лергия на такие конфекты.

— Ни чё, — я деловито махнул рукой. — Ничего не будет, бабушка.

— Ой, а таблеток та нема, — она озабоченно завертела головой. — Пиду у соседку спрошу.

— Да не надо, бабушка, — уверенно сказал я. — Нету у меня уже никакой аллергии. С возрастом прошла, — лицо моё было серьёзно, как никогда.

— З яким це возрастом? — улыбнулась бабушка и ласково погладила меня по голове. — Ты бач, возраст у него вже, — она рассмеялась, а я, чтобы отойти от темы с «конфектами», попросил кружку молока.

День медленно шёл. Пару раз заходили Серёга с Лёхой. Сначала просто так. А потом сообщить, что Колька показывал им фонарик, и батарейки и в самом деле уже слабые. А я раззадорился в свете дня, и пообещал дать привидению пинка.

Когда начало темнеть, моя решимость немного поубавилась, но не настолько чтобы отказаться от того, на что согласился. Бабушка управлялась по хозяйству, смешно подзывала цыплят и кур, насыпая им зерно. Потом долго разговаривала с огромной старой овчаркой, сидевшей на цепи в конце двора. А я, то бродил по двору, то усаживался на крылечке и посматривал на суетившуюся по хозяйству бабушку. Когда она управилась, мы вместе зашли в дом, и бабушка закрыла щеколду.

— Ну вот и день прошёл, и слава Богу, — выдохнула она и стала жарить мне свежие домашние яички. Я сидел на деревянной табуретке и мотылял ногами.

— Ни мотыляй, ни мотыляй, — пожурила бабушка. — А шо это ты сёдьни со своими бандюками не гулял? — спросила она, подавая сковородку на стол.

— Да поссорились, — соврал я.

— Ну, и слава Богу, — снова выдохнула она. — Бандюки ж будущие. Особля тот Лёшка, шоб его дождь намочил.

Я стал медленно есть, долго разжёвывая чуть пересоленный белок. Бабушка села рядом на низеньком табуретке и сразу же принялась клевать носом.

— Бабуль, — громко сказал я, проглотив пережёванный в слюну белок. — Ты ж спишь уже. Иди ложись.

— А? Что? — бабушка вздрогнула и сонно посмотрела на меня. — Ох, и замаялась я сёдьни. Пиду, лягу. Ты поишь и тоже лягай.

Я кивнул головой, неспешно накалывая на вилку кусочек подгоревшего лука.

Она ковыляя, ушла в комнату. Там, как обычно, долго шептала непонятные мне слова молитв. Наконец, жалобно заскрипела старая кровать, скрип-скрип, ночью этот скрип всегда звучал как-то по-особенному неприятно. Я перестал жевать и вслушался.

Через двадцать минут, под громкий бабушкин храп, я осторожно открыл щеколду и рванул к бревну. Там мы договорились встретиться с пацанами. На бревне уже сидел Колька, задумчиво включая и выключая фонарик.

— Совсем батарейки слабые — сказал он грустно, когда я подошёл.

— А зачем же ты тогда включаешь? — спросил я.

— Скучно, — сказал он и протянул мне фонарик, весь перемотанный изолентой. — На. Только больше не включай. Ну, покуда туда не пойдёшь.

— Ладно, — сказал я.

К бревну подошли Серёга с Лёхой, бесшумно появившись из темноты.

— По улице пойдём или по меже? — сразу же спросил Лёха.

— По меже сейчас темно, — Колька посмотрел на небо. — Если б луна была, можно было б и по меже.

— А по улице всех собак побудим, — проговорил Лёха.

— Ни чё, мы тихонько, — сказал Колька полушёпотом, и поднялся с бревна. — И разговаривать в голос не будем. Уговор?

Мы согласно кивнули, и как четыре шпиона, молча поплелись по тёмной улице, освещённой лишь августовскими звёздами. Отовсюду пахло коровами и свежескошенным сеном.

— У нас Зорька ни сёдьня завтра отелится, — прошептал Серёга Лёхе.

— Тс, — прошипел Колька. — Уговор же был не разговаривать.

— Ладно, ладно, — Серёга обиженно махнул рукой.

Мы шли несколько минут, словно какие-то воры, таясь и прислушиваясь. Возле полуразвалившегося забора мы одновременно остановились. Забор в темноте выглядел чёрным размытым пятном, и я невольно вздрогнул, представив, что мне придётся идти за него, туда, в тёмный двор, и что ещё хуже, в сам дом. Я уже и сожалеть начал, что так легко согласился, но идти на попятную было стыдно.