Юлия Зонис - Боевой шлюп «Арго» [сборник]

Алико часто смеялась. Когда она чуть-чуть привыкла, обжилась в деревне, оказалось, что характер у нее веселый и легкий, как яркокрылая бабочка. Даже те, кто еще недавно бросал в подкидыша камни, поспешили подружиться с ней. Она ловко мастерила кораблики из коры и, когда снег начал таять, часто пускала их вниз по ручью с деревенскими ребятами.

Давид ревновал, клялся, что больше и не взглянет на предательницу – и улыбался в ответ на ее улыбку. Алико приносила ему веточки с белыми цветами вишни, красивые красные камешки, выловленные из ручья, и первые полевые маки. Часто, сидя в огороде, Давид замечал, что с нетерпением ждет промелька быстрых ног за изгородью. Ноги у Алико, кстати, постоянно были измазаны грязью, но Давиду нравилась даже эта грязь, и щербинка на месте выпавшего зуба, и влажный, вишневый блеск черных глаз. На время он забросил свои сети и впервые решился выйти за пределы тесного пятачка за домом. С удивлением он обнаружил, что мир велик, небо над рваной цепью гор глубоко и сине, а люди, окружающие его, – не просто пустые тени…

А с первой летней жарой пришли турки – качары.

– Кукушонок – это особая птица. Настоящего птенца кукушки ведь подкидывают в чужое гнездо, и он растет там, как свой. А человек-Кукушонок может стать любой птицей. Он обычно и бывает подкидышем, сиротой – или бродит бездомный, или его кто-нибудь подбирает и усыновляет.

Сандро не понял, почему Инга побледнела. Это место в истории ему не нравилось, и он поспешил проскочить его.

– Если Кукушонка в дом возьмут, этот дом станет счастливым. Все его любят, всем он как свой, потому что в нем все птицы живут. И только для Птицелова Кукушонок – смерть.

Сандро остановился, ожидая привычного вопроса. Однако Инга не спросила. Сидела, тихонько покачивала ногой, отмеченной шрамом. Будто вовсе ей и не интересно, что такого особенного в Кукушонке, да и сам Сандро, и рассказ его ей не интересны.

Вот и всё. От обиды у Сандро даже в животе закололо. Досказывать было незачем, но мальчик все же закончил историю так, как обычно заканчивал ее дед:

– Птицелову никогда не поймать Кукушонка, потому что тот – все птицы разом и ни одна из них. Кукушонок будет вечно ускользать из сетей. А Птицелов лишится покоя, вечно будет преследовать Кукушонка, пока один из них не умрет. И покуда Птицелов гонится за Кукушонком, остальные птицы могут спокойно нести по небу солнце.

Инга молчала. Молчал насмешливый Игорь, молчал угрюмый Рустам, и даже Сулико не сказала ни слова. Было слышно, как по улице катят автомобили и как отец Рустама и дядя Гогия стучат на веранде костяшками нардов.

Сандро поднялся с качелей, потянул из кармана авоську.

– Ну, я пойду… Если в магазин опоздаю, бабушка будет ругаться.

Сулико разочарованно протянула:

– А как же птицелов? Мы что, не будем играть?

Игорек фыркнул:

– Стара ты, мать, для таких игр. Вон пусть Рустамова мелюзга бегает, а нам уже не по чину.

Сулико обернулась к Рустаму, но тот только плечами пожал:

– Я – как остальные. Но вообще-то да, большие мы уже.

Сандро неожиданно показалось, что двенадцать лет – это и в самом деле очень много. Каждый год вдруг пророс за плечами, как горб у верблюда, и захотелось согнуться от тяжести. Странным двенадцатигор-бым верблюдом он шагнул прочь от качелей, когда Инга негромко сказала:

– Нет, почему же, нормальная игра. На ролевую похожа. Если представить, что все на самом деле как в сказке у Сандро.

Качары – веселые люди. И лошади у них веселые, они весело скалятся, когда топчут посевы. И ятаганы у них тоже веселые – весело и яростно сверкают на солнце, перерубая древки деревенских вил, направленных в бок их хозяевам. Весело и яростно горят, рассекая столбы навеса и шеи убегающих крестьян.

Качары громко смеются, глядя, как встают над деревней первые дымы, перекрикиваются гортанными голосами, закидывая на седло девушек и женщин. А когда отец Сергий, Серго Арджанишвили, показывается из-за церкви с дедовским ружьем, качары только пуще веселятся. Один из них на скаку бьет непокорного камчой, стаптывает его конем, и долго еще катится по пыли неуклюжее, изломанное тело.

До дома Вано качары добрались небыстро, но и не так чтобы очень медленно. А трое из них задержались у соседского дома. Так и не успевший уйти с огорода Давид увидел, как двое срывают дверь и вламываются к соседям. Из дома раздалось два выстрела, потом громкий женский крик, а потом…

Говорили, что качары смеются, нанизывая младенцев на пики. Алико не была младенцем, и нет, не должны были убить ее – ну в худшем случае угнать в ханскую неволю, в далекий царьградский плен. Почему же показалось Давиду, что на платье ее расплывается красное пятно, длинные косы волочатся по земле, а глаза распахнуты безжизненно и печально? И ступня, маленькая ступня в пятнах неотмытой глины, да еще шрам – весной она поскользнулась и распорола ногу о камень, а Давид не знал, как помочь, и от злости и бессилия он тогда полоснул ножом по собственной ноге…