Джузеппе Д’Агата - Америка о’кей

Брут смакует вслух (ух!):

— Дерьмо в дерьме.

Мария хохочет. Никогда не видел ее такой счастливой.

Тварь!

— Здесь столько всего, что на целую вечность хватит. Нам и миллиону наших товарищей.

— А законопослушные граждане великой Страны перебьются, — хихикает Кассий. — Они мусор не трогают, им нельзя.

Брут вскидывает сжатый кулак.

— Да здравствует революция!

Революция?

Э, этого слова в моем лексиконе нет. А может, оно из тех, которые память — у! — уже успела зачеркнуть.

— Социализм! — восклицает Кассий.

Социализм.

Гм.

— А почему бы не ограничиться буржуазной демократией, обновленной путем реформ? Будем реалистами, товарищи.

Таково мнение Горация. Высказанное спокойно, даже буднично.

Слышите, что за мысли бурлят в голове (у!) у моих сообщников?

Попутчиков.

Европейцев.

Мария машет рукой. Брезгливо.

— Опять вы за старое. И не надоели вам ваши утопии? Лучше учредим новую религию.

— И ты станешь папессой, — смеется Кассий.

Брут поднимает Марию и с ней на руках кружится в танце, топча мусор.

— Папесса Мария, непорочная мученица!

Гораций тихо стоит поодаль. Предусмотрительно.

— Первая задача — завоевать власть.

— Это главное! — подчеркивает Брут. — А об остальном мы всегда сумеем договориться. — Самодовольно ухмыляется. — Как никак история западноевропейского социализма учит нас искусству улаживать, согласовывать, утрясать, координировать.

Кассий подхватывает:

— Приспосабливать, удовлетворять, размежевывать, разъединять.

У, у Горация вопрос.

Пытается прозондировать почву.

— А как насчет Ричарда?

Ага!

Мария допивает до конца бутылку и отбрасывает ее далеко в сторону. Бутылка разбивается.

— Ричарда-горбуна? Мы будем гонять его бегом, пока не сломает здоровую ногу.

Все смеются — ах, как им весело!

Всем, кроме Горация.

— Я боюсь его. Лучше с ним договориться.

Эгеге, этот понимает, что Ричарду — у! — палец в рот не клади. Ишь, нашли безобидного дурачка, а!

Брут изо всех сил мотает своей большой головой.

— Нет. Мы не станем делить власть с чужаками.

— В любом случае решать парламенту, — говорит Кассий.

— Какому парламенту? — У, это визжит Мария. Ого! — Опять ваши старые бредни!

На заросших щеках Кассия ходят желваки.

— Социализм неотделим от демократии.

— Да, — подает голос Гораций. — Ни в коем случае нельзя недооценивать такой стимул, как частная инициатива. Если мы хотим, чтобы население этой страны было с нами.

Брут отвечает рычанием. Ревом.

— Когда я слышу слово «частный», я хватаюсь за пистолет. С этого слова начались все беды человечества.

— Так-то оно так, Брут, но ведь производственные отношения…

Кассия грубо перебивает (прерывает) Мария:

— Баста! Прекратите! Послушаешь вас — и появляется желание восстановить доброе христианство с его любовью к ближнему и прочими баснями. К тому же, оставляя Европу, мы условились раз и навсегда выкинуть из головы идеологию.

Запальчивость Марии приводит заговорщиков в состояние безудержного веселья. В телячий восторг.

Брут шлепает Марию по заду. У!

— Брось, просто тебе по душе мысль стать папессой.

Гораций молча стоит в сторонке.

Пора ускорить (у! убыстрить) действие. В противном случае читателям надоест ждать, и они плюнут.

Я схоронился.

Меня можно принять за черный мешок, набитый мусором.

Ага.

Вот и кардиналы.

Марк сучит ручонками. Он потерял очки (или снял, чтобы меньше видеть).

Матфей на этот раз не в белой шляпе, а в зеленой, как у разбойников с большой дороги.

Лука без бородки.

Иии, люди, похоже, они возбуждены. Озабочены.

Марк находит (наконец) горсточку слов.

— Вас тоже, так сказать, звали?

Лука объясняет:

— Мне позвонили. Голос в трубке не допускал возражений.

Матфей бросает вокруг тревожные (беспокойные) взгляды.

— О’кей. Это был голос Судного дня.

А-ха-ха (э-хе-хе).

Марк ступает с большой (ой!) осторожностью, чтобы не споткнуться и не упасть в мусор.

— Вот именно, так сказать. Но кто нам звонил?

— Не знаю, — недоумевает Лука.

— Он не назвался, — бормочет Матфей. — Ума не приложу.

Не приложит ума. А-а-а!

А-а-а, тем лучше!

Смелее, Ричард, вперед!

Я стараюсь расправить занемевшие конечности. Неуклюже ковыляю к святой братии. Нарочито — о! — медленно.

— Это был я.

Марк только что меня заметил.

— Так сказать, ты? Ричард?

Матфей возмущен. (Ну-ну.)