Наталия Новаш - И я там был..., Катамаран «Беглец»

Когда я вошел в соседскую квартиру, то, к немалому своему удивлению, гуманоида там не обнаружил. Не было флаконов на полу, диван тщательно прибран. Не зная, как отнестись к исчезновению гостя, я вернулся в коридор, и тут в туалете забурлил сливной бачок, приоткрылась дверь, и перед моим напряженным взором предстал со склоненной в задумчивости головой Григорий Тимофеевич, в цветастом восточном халате, который днем раньше был на гуманоиде.

— Ну и удивили вы меня, Григорий Тимофеевич, — произнес я негромко.

— А, Сереженька! — радостно встрепенулся учитель.

— Как прошли соревнования? — счел нужным осведомиться я.

— Соревнования? — повторил Тимофеевич с ноткой удивления и взамен ответа спросил: — Позволь, но чем я тебя изумил?

— Своими хитростями.

— Какими такими хитростями? — простодушно отозвался сосед.

Я иронически хмыкнул:

— Ну, к примеру, зачем было придумывать эту чепуховую историю про автомобильную аварию? К чему этот розыгрыш?

— Милый мой, ты должен был догадаться, что я находился под контролем и выполнял Их указания.

— То есть, вы хотите сказать, именно Они велели вам доставить больного сюда?

— Совершенно верно, — подтвердил Тимофеевич. — Вдобавок сочинили нелепую легенду, мне оставалось всего лишь изложить ее тебе.

Дело прояснялось, однако меня все более заинтриговывала здесь роль самого Григория Тимофеевича, но, конечно, дознаваться об этом было преждевременно.

— Так ли в действительности был необходим гуманоиду свежий воздух? — спросил я недоверчиво.

— Дольше оставаться в пещере ему было нельзя: заживление ран замедлилось, он задыхался.

— А где он обгорел?

— Точно не скажу, — вероятно, во время ремонтных работ в одном из отсеков вспыхнул пожар.

«Неплохая осведомленность», — помыслил я и вслух заметил:

— Неужто взаправду Они разучились лукавить, раз не сумели ничего другого придумать, кроме этой нелепицы про автоаварию?

— Получается так.

— Что же вы, Григорий Тимофеевич, не подсказали им? — не удержался я от насмешки.

— А зачем? — ответствовал учитель с серьезной миной. — Все равно ты обо всем догадался бы… Но, признаться, не пойму, чем вызван твой тон? Ты, Сереженька, будто уличить меня стремишься?

— Что вы, что вы, — заверил я убежденно, — вовсе нет. Только, согласитесь, Григорий Тимофеевич, в престранном положении мы с вами оказались, тут и голову потерять легко.

— А по мне, все обыкновенно, — пожал плечами сосед. — Тебе, видно, юношеский пыл мешает… или нервозность твоя природная; ничего, поуспокоишься, свыкнешься с мыслью, что знаешь больше других, и увидишь — все обыкновенно. Попробуй-ка сказать себе: «Ну что такого из ряда вон выходящего было? Да ничего», — и в самом деле прозреешь: ничего ведь не было.

Я понимал, что являлся объектом очередного розыгрыша, что Тимофеевичу зачем-то было очень нужно убедить меня в заурядности происшедшего, но зачем? И все же мне почему-то казалось, что и это не самое важное сейчас для него, что преследует он какую-то далекую цель, касающуюся меня, и поведение его, в чем-то неуловимо изменившегося, незнаемого, настораживало — внутренне я весь напрягся.

— Послушай, что пишет ученый человек — зам. директора обсерватории, между прочим, — внушительно изрек Тимофеевич и, отстранив в вытянутой руке газету, начал цитировать: —… Только в нашей Галактике насчитывается около двухсот миллиардов звезд. Четверть из них вполне может иметь планеты. А каждая сотая планета теоретически может быть обитаема живыми существами. Только вот вопрос: какие они, эти существа? — Тимофеевич опустил газету и сказал: — Последний вопрос, как ты понимаешь, для нас с тобой прояснился, и здесь единственное наше отличие от этого зам. директора, но я не поручусь, что в скором времени и он, и великое множество прочих, пока пребывающих в неведении писак, запросто не усядутся за один стол с гуманоидами…

— Тут вы преувеличиваете, Григорий Тимофеевич.

— Отнюдь, — уверен, что не с этими, так с другими пришельцами, но контакт будет установлен. Человечество стоит на пороге четвертой мировой мировоззренческой революции — после Коперника, Дарвина, Маркса, — продолжал он с силой, — нас ожидает эра межпланетного общения, взаимодействия и взаимопроникновения, титанический прорыв в технологии, мы все изменимся до неузнаваемости…

«Кажется, с вами, наш капитан, это уже происходит», — помыслил я, поражаясь перемене, случившейся с Тимофеевичем; никогда прежде не наблюдал я его в таком возбуждении и воодушевлении, глаза его горели, и, представлялось, он позабыл, что я нахожусь рядом, и в порыве, всем своим существом был устремлен в будущее.