Виктор Косенков - Мигранты

Но потом снова пришел вечер. И на Игоря навалилась жуткая тоска.

Он лежал под дырой в потолке, бездумно глядя на кусочек неба, наливавшийся густой синевой. Помимо голода его теперь мучила жажда. Губы потрескались, гортань горела. Морозов оборвал все трубы в комнате, но не добыл ни капли воды.

Ночью стало прохладней, и на стенках выступил конденсат. Обнаружив это, Игорь начал слизывать капли с железа. Это оказалось ужасно невкусно, но выбора не было. Кое-как утолив жажду, Морозов заснул…

Проснулся среди ночи от немыслимого грохота.

Поначалу Игорь подумал, что ему приснилось, но через минуту грохот повторился. Пол отозвался дрожью. Где-то в темноте металл заскрежетал о металл. От отвратительного звука проснулись и загорланили чайки. Морозов забился в дальний угол.

Когда все стихло, он на четвереньках подполз к двери и принялся колотить в нее, зовя сорванным хриплым голосом:

— Помогите! Помогите!

Но тишину ночи больше ничто не нарушало. Птицы успокоились.

Стремительно терявший силы и устававший с каждым разом все быстрее и быстрее, Игорь заснул прямо у двери.

На следующий день Морозов не вставал. Он лежал в углу, прислушиваясь к крикам птиц и шуму волн.

— А все-таки я в порту. — Говорить вслух было приятно. Звук собственного голоса успокаивал. — Волны шумят. Значит, в порту. И на корабле. Потому что тут не туалет, а гальюн.

Игорь говорил много, временами нес чушь, иногда повторял одни и те же слова. Спутанное сознание уже не могло контролировать речь.

Иногда, в минуты просветления, Морозов строил планы, как выбраться из той ловушки, в которую угодил. Один другого фантастичней.

Звал кого-то по имени: не то Федора, не то Марка… Хотя уже не мог точно припомнить, кто это был. Единственное осмысленное действие, которое он мог совершать, это слизывание конденсата со стен по ночам. Днем Игорь спал, а ночью ползал, постанывая, вдоль стен.

Сколько прошло дней, он не знал: сбился со счету. Должно быть, много.

Страх, жажда и голод подточили его сознание. Игорь галлюцинировал. Ему грезилась вода, реки, озера в которых он плавал, нырял, пил и пил холодную свежую воду…

Когда за дверью загрохотало, створка задергалась и отворилась, Морозов был фактически без сознания. Мир воспринимался, как из-под толщи воды.

Запомнился только густой мужской баритон:

— А тут что за херня? Японский городовой…

А потом — ничего. Пустота, туман.

Из этого «ничего», из тумана, изредка появлялись чьи-то руки с алюминиевой ложкой, в которой была жирная, соленая вода. Бульон.

Морозов пил его жадно, давился, кашлял.

Тогда из тумана появлялась салфетка. И чей-то голос бубнил:

— Спокойно ты, не трясись, дурак… Разлил.

Так продолжалось какое-то время. Опять же — сколько точно, дней или недель, Игорь сказать не мог. Он с трудом осознавал себя…

Но в какой-то момент бред кончился. Как-то резко, внезапно, словно кто-то решил: всё, хватит.

Морозов проснулся.

Его разбудило солнце. Нахальный и жаркий луч долбил прямо в глаза, пробивался сквозь закрытые веки, окрашивая мир в ярко- красный цвет.

Игорь болезненно нахмурился, недовольно заворчал, повернулся на бок и только потом открыл глаза.

Рядом с лицом лежала мятая, закопченная консервная банка, а чуть дальше стоял большой наглый баклан и с интересом рассматривал Морозова круглыми желтыми глазами.

— Пшёл… — просипел Игорь. Закашлялся.

Птица улетела. Морозов уперся ладонями в железный пол и сел. Закружилась голова. Чтобы унять стук в висках, Игорь зажмурился, выровнял дыхание. Густо пахло морем, наперебой орали чайки.

Когда перед глазами перестали плавать цветные крути, Морозов огляделся. Он лежал на палубе все того же парома, под драным, выцветшим тентом с едва различимой надписью «Кока-кола». Ноги его были укутаны в брезентовый плащ. Рядом были рассыпаны угли и обгоревшие дрова. Валялся перевернутый армейский котелок, на линялых боках которого еще угадывалась зеленая краска. Еще дальше стоял деревянный шезлонг, и на нем, держа в руке погасшую сигару и задрав в небо острый клин бороды, сидел мертвый мужик.

То, что мужик мертв, Игорь понял сразу.

Ну и еще один баклан, примостившийся у мужика на лице и что- то сосредоточенно там клюющий, выглядел вполне убедительно.

— Твою мать… — выдохнул Морозов. — Твою мать.

Баклан посмотрел на Игоря, наклонил голову и, мотнув испачканным клювом, тяжело взмыл в воздух. Сытая, видимо, была птица.