Array Коллектив авторов - Классициум (сборник)

За дверью раздалось шуршанье. Данин едва успел натянуть одеяло на свои выставившиеся волосато-полосатые ноги. Лёгкий стук, и в спальню скользнула Эмма, миловидная горничная Данина лет тридцати. Она немного говорила по-русски, поскольку всегда работала в русских домах, но Данин прельстился и этим малым и в прошлом году переманил её к себе. Эмма была опрятной и расторопной особой, ходила обычно в тёмно-синем платье до колен и белом кружевном переднике, подчёркивающем хорошо выделявшуюся талию. У неё были вьющиеся рыжеватые волосы, красиво сложенные на затылке в пышный узел, подведённые карие глаза, изящные руки и маленькие, как у ребёнка, ступни. Тем более удивительным казалось её незамужнее положение. Увидев, как она непрошено ворвалась, с сияющими глазами, раскрасневшаяся, Данин мужским чутьём сразу заподозрил неладное.

– Добрый вам утро, – пролепетала Эмма, как торпеда, прямым ходом подплывая от двери к Данину и неожиданно падая к нему на колени.

Он ощутил на лице короткие быстрые поцелуи, уловил так близко запах дешёвых фиалковых духов и разгорячённого тела и, с яростью разлепив скрещенные вокруг своей шеи белые руки, оголённые до локтей, одним резким движением смахнул её с себя, как ядовитую змею. Со всей её ненужной и фамильярной нежностью. Охнув, она едва удержалась на ногах и остановилась посреди комнаты, с изумлением глядя на него.

– О, мой бох! Чьто ви дьелать? – Она часто моргала, в вибрирующем голосе звучала обида.

Данин закашлялся. Он не подозревал, что от женской красоты и свежести может так затошнить.

– Что я делать? Нет, это ты мне скажи, что я делать…

– Ви дьелать мнье дитья. Маленький такой Эрик. Ви говориль любить… Моя любоффь, говориль вы… Вот тут, на этот кровать, да ночкой тьёмною, ваш любоффь не имель гранитс! – Она стояла спиной к окну, в солнечном ореоле, в какой-то диковинной позолоченной капсуле.

– Подкараулила? – тихо, но страшно сказал Данин, сузив и без того заплывшие после вчерашнего глаза. – Дождалась? Эрик, говоришь? Да знаешь ли ты, что я люблю другую? Царицу. Свет моих очей. Цветочек аленький. Не тебя, понимаешь?

На её побелевшем лице стали видны все веснушки, мягкие плечи ещё больше опали.

– Носки твои? – довольно грубо спросил Данин, высунув из-под атласного одеяла ногу в полосатом носке.

– Мой.

– Почему?

Она громко всхлипнула.

– Ваш ног мьёрз. Бил бледен ног. Ви просиль закрыть…

– О, закрой свои бледные ноги?

– Да, это да… так…

– Это стихи! – крикнул Данин. – Я просто читал стихи, фройляйн Эмма!

Она заплакала и, разбежавшись, выскочила из спальни, так ударив плечом, что едва не вынесла дверь. Данин слышал, как её рыдания, стихая, удаляются по коридору.

Ему казалось, что голова увеличилась до размеров воздушного шара и лопнет от любого нового соприкосновения с реальностью. По счастью, сегодня был выходной, и можно было забыть, что у людей есть зубы. Наверное, подсознательно именно это обстоятельство повлияло на вчерашнее его решение дать волю желаниям. В эту минуту в прихожей громко и настойчиво зазвенел звонок. Данин исторг задавленный вопль и, чувствуя, как заломило в висках, как потянуло назад чугунную голову, стиснул её руками и рухнул на спину. Дурной звон не унимался, ввинчивался в больную голову, словно бормашина в зуб.

– Нет, это никогда не кончится, – прошептал Данин с ненавистью. – Кого же там черти на закорках принесли?

Он вспомнил Эмму, её вздрагивающие плечи. С этой стороны помощи ждать не приходится… Он нащупал подушку, положил её на лицо и ещё, для верности, заткнул руками уши. Отгородившись таким образом от мира, он вызвал в памяти дорогу в горах, почувствовал в руках тяжесть пыльного, нагретого солнцем камня, и тут же коротко полыхнул под веками, у края ресниц, обетованный свет… В следующее мгновение свет вспыхнул ярче – кто-то отнял подушку от его головы.

– Господин Данин? Великодушно простите за вторжение…

Над ним склонилось морщинистое усатое лицо. Данин с трудом сел и прикрыл ноги одеялом. Он вспомнил, вчера этот пожилой капрал в чёрной форме протоколировал его пьяные безобразия. Кроме капрала, в комнате находились ещё двое: очень подтянутый штатский средних лет, высокий, широкоплечий, в тёмном плаще, с сократовски умными глазами и с залысинами, которые его совсем не портили, и немного растерянный молодой человек с папкой в руках, одетый в короткое пальто песочного цвета. Этот всё время держался поближе к штатскому, словно боялся потеряться. Данин, в нижней белой рубахе, сидел перед незнакомыми людьми, вдруг заполнившими его приватное пространство, как вытащенный из берлоги медведь – злой, большой и взлохмаченный.