Array Коллектив авторов - Классициум (сборник)

– Представь, ведь даже не жила, – делая между всхлипами глубокий успокоительный вдох, говорила она. – С тех пор, как глазки у неё открылись, прошло недели четыре, и уже занавес, пустота. Моя бедная, бедная Ляля… Только и успела, что, сидя на подоконнике, рассмотреть дождь. С любопытством, присущим этим милым зверькам…

Эти воспоминания разрывали ей сердце. Выплеснув их на него, как воду из ведра, выговорив в его оторопелое безмолвие своё горе, она повесила трубку, оставив его стоять с застывшим лицом в огромной пустой квартире. На негнущихся ногах Данин пошёл к высокому французскому окну, продрался сквозь шёлковую портьеру с кистями и, прижавшись лбом к холодному стеклу, долго стоял так, соляным столбом, невидяще уставясь в кипящий снаружи день. Там гудело, шуршало, лилось. За струящимися с небес мутными потоками проскакивали автомобили; закутанные в дождевики взрослые крепко держали за руки и вели куда-то детей в ярких комбинезонах, и всё это, живое, деловитое, отделённое от него тонким, но прочным стеклом, казалось сейчас Данину нестерпимо-чужим, как лунный пейзаж. И ещё ему казалось, что это он сам только что умер от своей неизлечимой любви, так и не успев пожить…

Со сцены раздались нестройные аккорды – появились музыканты, начали подстраивать инструменты, и вот уже полилась, наполнив зал до краёв, приглушив звяканье вилок, разговоры и тихий смех, томительная мелодия. Очнувшись от воспоминаний, Данин обнаружил, что доедает лангет и что словоохотливый, как продавец в дорогом магазине, Колокольников завёл его в самые дебри политики.

– Новоявленная философия, которой так гордилась Германия, разрушила в немцах последние христианские верования и растравила в них гордыню ума, эту главную язву девятнадцатого века. В результате страна оказалась на краю бездны, куда её загнали революционные настроения. Что же помогло ей избежать полного краха? Своевременная помощь России. Но пусть вас не вводит в заблуждение нынешнее политическое и экономическое сближение двух народов… – Колокольников вытянул кадыкастую шею, повел головой, хищно озирая посетителей за столиками, будто кого-то давно ждал, и, вернувшись к наполовину опустошённой тарелке со спаржей, понизил голос до неприятного свистящего шёпота. – Для меня совершенно очевидно, что эта страна тяготится оказанными ей благодеяниями… Возможно, она выжидает, и в удобный момент её ненависть к России восторжествует не только над рассудком, но и над элементарным чувством самосохранения…

Разумеется, Данин не собирался это обсуждать, но, из вежливости, всё же удивлённо выгнул бровь.

– Уверяю вас, – подтвердил Колокольников и бросил в зал ещё один быстрый взгляд. – Сегодня поразительно мало знакомых лиц. Вам не кажется, что запрет на курение может повлиять на здешние цены? Было бы неплохо.

Данин вновь отделался слабой гримасой.

– Послушайте, дружище, – берясь за салфетку костистыми пальцами и поднося её к губам, с досадой сказал Колокольников. – Я замечаю, что вы находитесь в состоянии душевной тоски какой-то, муки. Не найти ли вам хорошего врача? Впрочем, запомните, от всех бед поможет рюмочка-другая. И при отравлении, и при ипохондрии они равно полезны. Напрасно вы не пьёте.

– Не люблю, – сухо ответил Данин, вконец утомлённый его болтовнёй и назойливым вниманием.

– Ну-у… Как будто вы и не русский вовсе. – В вальяжном голосе Колокольникова открыто звучало разочарование, что ещё больше рассердило Данина. – Позвольте, я дам вам один совет? Полагаю, вы в нём нуждаетесь. Когда русскому тяжело, он не жмётся по углам, не сворачивается, как вы, крендельком засохшим. Он грудь-то расправит и через слёзы смеётся, вот, мол, я какой, давит меня злодейка-судьба, а я живучий, ничего мне не делается! Вы, Пётр Андреич, сейчас водки примите, не занюхивая, как говорится, потому как уже прилично покушали, а потом на улицу выйдите, в ночь, в дождь, в мерзость эту слякотную, безбожную, да и снимите ботинки. Да-да. И по лужам, без ботинок-то, вдарьте. Для адреналину. Да ещё посвистите, громко так, безобразно. Свистеть умеете?

С ума сошёл, думал Данин, боясь смотреть на Колокольникова и оттого не поднимая глаз. Как есть, рехнулся.

– Пару витрин расколошматьте по дороге – это непременно! одним ботинком и вторым! – чтоб забрали в отделение да и впендюрили вам штраф и общественное порицание. Вот тогда ваши беды по-другому заиграют. Будет вам в вашей сытой, до отвращения скучной жизни разнообразие и счастье. А так, как вы сейчас сидите, с постным лицом, на все пуговицы застёгнутый до подбородка – так вы свою жизнь угробите, помяните моё слово. Помрёте в тёплых носках у камина. С газетой.