Марк Леви - Похититель теней

Я развернул шарф и надел его на шею. Люк так и покатился со смеху. Шарф был фиолетовый и с одного конца шире, чем с другого. Но если завязать узлом, никто и не заметит. Этот шарф я носил всю зиму.

Софи объявилась в конце первой недели января. Я каждую ночь заходил к ней в отделение, но ее не было. Она сама пришла ко мне на дежурство, как только вернулась. Ее загар выделялся на фоне всеобщей бледности. Ей, объяснила она мне, надо было проветриться. Я повел ее ужинать в маленькое кафе напротив больницы.

— Где ты была?

— Как можешь догадаться, на солнышке.

— Одна?

— С подругой.

— С кем это?

— У меня тоже есть подруги детства. Как поживает твоя мама?

Она слушала меня, не перебивая, довольно долго, а потом вдруг накрыла мою ладонь своей и пристально на меня посмотрела.

— Сколько времени мы с тобой вместе? — спросила она.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ответь мне. Когда у нас все началось?

— Наверно, в тот день, когда встретились наши губы, — помнишь, я пришел к тебе на дежурство? — без колебаний ответил я.

Софи обиженно взглянула на меня.

— Когда я угостил тебя мороженым в парке? — предположил я.

Ее лицо еще больше помрачнело.

— Я хочу услышать точную дату.

Мне требовалось несколько секунд на размышление, но она не дала мне времени.

— Мы в первый раз были вместе два года назад, день в день. Ты этого даже не помнишь. Мы не виделись две недели и празднуем эту дату в паршивой забегаловке напротив больницы — только потому, что надо перекусить перед дежурством. Я больше не могу быть тебе то лучшей подругой, то любовницей. Ты готов служить всем на свете, жертвовать собой ради первого встречного, а я для тебя — буек, спасительный в бурю и ненужный в хорошую погоду. Ты проявил больше внимания к Люку за пару месяцев, чем ко мне за два года. Признаешь ты это или нет, мы давно уже не на школьном дворе. Я только тень в твоей жизни, а ты в моей — нечто большее, и мне от этого больно. Зачем ты привез меня к своей матери, зачем мы поднимались на твой чердак? Зачем ты вообще впустил меня в свою жизнь, если я в ней всего лишь гостья? Сто раз я хотела тебя бросить, но сама никак не могу. Прошу тебя, окажи мне услугу, сделай это для нас обоих или, если ты думаешь, что у нас найдется нечто общее, пусть даже ненадолго, дай нам возможность прожить эту любовь.

Софи встала и вышла из кафе. Сквозь витрину я видел, как она ждет на тротуаре зеленого света, чтобы перейти улицу; моросил дождь, она подняла воротник куртки, и, поди знай почему, от этого невинного жеста меня неодолимо потянуло к ней. Я вывернул карманы, чтобы расплатиться по счету, и кинулся вдогонку. Мы поцеловались под ледяным дождем, и между поцелуями я попросил у нее прощения за то зло, которое ей причинил. Знай я заранее, попросил бы прощения и за зло, которое ей еще причиню, но этого я пока не знал, и желание мое было искренним.

Зубная щетка в стакане, немного одежды в шкафу, будильник на тумбочке у кровати, несколько книг — я оставил свою квартирку Люку и перебрался к Софи. Каждый день я забегал к себе на минутку — так моряк приходит на причал проверить швартовы. Каждый раз я заодно поднимался и на шестой этаж. Алиса чувствовала себя превосходно. Мы успевали немного поговорить, она рассказывала ужасы про своих детей, и это ее веселило. Я оставил инструкции Люку, чтобы он в мое отсутствие тоже заходил справиться, все ли у нее в порядке.

Однажды вечером, когда мы с ним случайно столкнулись у Алисы, она высказала весьма неожиданную мысль:

— Чем рожать детей, растить, воспитывать, лучше усыновлять их взрослыми: по крайней мере, было бы ясно, с кем имеешь дело. Вас обоих я бы выбрала не задумываясь.

Люк ошарашенно посмотрел на меня, а Алиса, довольная произведенным эффектом, продолжала:

— Не будем лицемерить, ты же говорил мне, что твои родители действуют тебе на нервы. Так почему же родители не имеют права испытывать то же самое по отношению к своему потомству?

У Люка отвисла челюсть. Я увел его на кухню и там объяснил с глазу на глаз, что Алиса обладает своеобразным чувством юмора. Не надо на нее обижаться, ее точит горе. Она все испробовала, чтобы достойно выдержать такую напасть, даже пыталась возненавидеть своих детей, но тщетно, ее любовь к ним все равно оказалась сильней. Брошенная ими, она терпит смертную муку.

Это не Алиса открыла мне свой секрет: однажды утром, когда я был у нее, в гостиную заглянуло солнце, и наши тени на полу соприкоснулись.