Сергей Дубянский - Госпожа Клио. Заходящее солнце

Капитан повернулся к Манко, но тот не знал, что ответить. Да, Великий Инка мог бы уничтожить провинившихся людей и заселить Тумбес законопослушными айлью, но тогда тамбо должны были остаться нетронутыми – Инка мудр, и никогда не уничтожит того, что принадлежит ему самому. А ему принадлежит все, вне зависимости от того, кому этим дозволено пользоваться в данный момент – это священный закон. Без ведома Великого Инки никто не посмеет прикоснуться к тамбо, ведь за воровство полагается две тысячи ударов палкой, которых не в состоянии выдержать ни один человек.

– Не нравится мне это, – заметил капитан, когда Эрнандо благополучно вылез обратно.

– Мне тоже. Но не хочешь же ты сказать, что мы зря переплыли океан?!.. Слышишь, ты! – он повернулся к Манко, – это ж твои братья! Кто их мог убить, ты знаешь?

Манко молчал, глядя на испанцев пустыми глазами. Он не мог знать ответа, так как простому мастеру, обрабатывающему перья, не дано понять помыслы Сына Бога.

Не дождавшись объяснений, капитан двинулся дальше; Эрнандо, смерив Манко ненавидящим взглядом, пошел следом; сзади негромко переговаривались солдаты, но Манко не разбирал слов, хотя и догадывался, о чем идет речь, ведь то, что являлось загадкой для него, для чужеземцев являлось загадкой вдвойне.

Наконец тамбо закончились. На смену массивным каменным стенам пришли глинобитные хижины под теми же тростниковыми крышами, с еще более низкими входами, скорее, напоминавшими лаз. Большинство хижин было повреждено огнем, и удивительно, как не сгорел весь город. Скорее всего, этому помешал дождь.

Капитан остановился у одной из уцелевших построек.

– Мигель, посмотри, что там, – приказал он.

Низкорослый Манко опустился на четвереньки и ловко проскользнув внутрь, увидел посреди комнаты нетронутую миску маиса и сосуд с чичей. [11]Хотел отхлебнуть, но почувствовал гнилой несъедобный запах. Вокруг противно пищали обнаглевшие грызуны, жившие в каждом доме на правах домашних животных. Они являлись единственным видом мяса, доступного практически всем, однако их поголовье выросло настолько, что они уже заняли комнаты, а не только кладовую. Видно, хозяева исчезли отсюда не вчера.

– Какая вонь! – в проем просунулась голова Эрнандо, но тут же убралась обратно.

Манко не чувствовал никакой вони – это был обычный запах человеческого жилья. Быстро обшарив кладовую, он нашел несколько высохших листьев коки и главное – кусочек извести, который тут же сунул в карман. Больше в доме не оказалось ничего интересного. Обычный дом, похожий на все остальные не только в Тумбесе, но и в других городах; даже в самом Куско они ничем не отличались от этого.

Манко вылез наружу, стряхивая с ладоней животные экскременты, на которые нельзя было не наткнуться, перемещаясь по дому.

– Ну, что там? – спросил капитан.

– Ничего.

– Там дышать-то невозможно, – пробормотал Эрнандо, – грязные свиньи!.. Как они там живут?!..

– Они живут , – ответил Манко с такой интонацией, что капитан вдруг понял: здесь главное – жить, а с кем, в каких условиях, чем при этом питаться и где спать, совершенно неважно. Жить!.. Это была абсолютно необъяснимая, новая психология, к которой необходимо было приспособиться, если он желает стать здесь губернатором.

С другой стороны, а как же тогда золотая облицовка храмов; алмазы и изумруды, без счета украшавшие роскошные покои, о которых говорил Мигель? Как-то все это не соотносилось между собой…

– У вас все живут так бедно? – решил уточнить капитан.

– Бедно?.. – удивился Манко. Он не понимал значения этого слова, – Великий Инка дает нам еду, одежду, кров и землю. Разве этого не достаточно для жизни? В Тумбесе живут рыбаки; в другом городе делают посуду; еще в другом – ткут материю или выращивают маис. Так живут все мастеровые и крестьяне. Воины живут в походных домах из шкур. Это гораздо хуже, но служат воины всего два года, а потом возвращаются домой, потому что Великий Инка заботится о своих подданных.

– А есть тут дома побогаче? – напрямую спросил Эрнандо.

– Есть дворец курака.

– Так идем туда!

Улица стала шире за счет того, что канава исчезла под каменными плитами. От этого воздух стал чище (как сказал бы Манко, «стал другим»), и наконец взгляду открылась терраса с каменным алтарем. Наверх вели ступени. Манко помнил, что высокие двери, в которые можно входить, всего лишь склонив голову, когда-то были завешаны желтыми шкурами пумы. Сейчас шкуры отсутствовали, поэтому сразу открывалась галерея с множеством проемов, ведущих в помещения, назначения которых Манко не знал. Зато он увидел разбросанные вокруг перья и по их цветам легко определил, что когда-то они представляли собой головной убор и жезл курака.