Юлия Вознесенская - Паломничество Ланселота

— Не успевшие принять святого крещения, покайтесь и креститесь! — воскликнул один из них. — Пророки воскресли и восхищены на небо во второй раз. Время на исходе!

— Скорее, Жерар, скорее! Ты можешь не успеть! Скажи, ты веруешь в Иисуса Христа? Ты веришь Его пророкам Илие и Эноху?

— Еще бы не верить, когда я их видел своими глазами и слышал своими ушами!

— Так идем скорее к отцу Алексею, он тебя сейчас же окрестит!

Инга и Ванда ухватили его за обе руки и потащили к берегу.

— Да стойте вы все, сумасшедшие девчонки, — попытался остановить их Жерар. — Я же не готов!

— Готов, готов! — заверил его Пятик—Петр, подталкивая в спину. — Попроси, чтобы тебя Павлом нарекли!

— Не знаю почему, но чувствую, ты прав — надо идти, — сказал Жерар. — Веди, братишка!

Скоро людей на обоих берегах Кедрона почти не осталось, и только священники продолжали поджидать "работников последнего часа", чтобы успеть крестить и запаздывающих.

— А наш Ланс успеет ли креститься? — спросила Павла—Жерара Инга—Иоанна.

— Пятик, поспешим к Башне, — сказал Жерар. — Мы должны его встретить хотя бы внизу, если наверх не проберемся.

— Я с вами! — воскликнула Дженни.

— Ну, дорогая, а как же христианское послушание? — спросила Ванда—Варвара. — Тебе жених велел ждать его здесь — изволь ждать!

И Дженни послушно села у моста ждать их возвращения.

Всего несколько часов тому назад Жерар первым прошел через оранжевый финиш. Теперь Ланселот поднимался наверх один. Траса становилась все уже и уже, и для того, чтобы избегнуть нападений со стороны зрителей, он прижимался к наружному ограждению. Спасибо Жерару: руки его отдохнули и раны поджили почти за целый день отдыха — Жерар только перед самым финишем оставил спинку коляски и пошел вперед один.

Ланселот поднимался к своему финишу и знал, что идет первым, но радости в нем не было. Ланселот не раз благодарил судьбу за то, что события с самого начала его паломничества в Иерусалим шли такой напряженной чередой, что почти не оставляли ему времени на размышления, но даже когда были спокойные моменты в его паломничестве, он и сам не хотел думать о том новом, неожиданном и страшном, что он узнал о Мессии во время своих странствий. То же самое было и во время движения "Веселого катафалка" наверх. Но вот теперь он остался один, и никуда ему было не укрыться от воспоминаний и размышлений. Да еще разговор с Жераром, заставившим его еще раз мысленно пройти весь путь от островка в Тронхейме—фьорде до Вавилонской Башни в Иерусалиме.

Он бы рад вообще уйти с трассы, но не мог подвести тех, кто ему доверился: четверо его друзей поставили на него все, что у них было, и он просто обязан был прийти первым.

Ему повезло и не повезло: как только стемнело, начался шторм, и ветром сдуло почти всех зрителей с балконов. Только самые упорные, укутавшись в плащи, следили за его подъемом. Если они что—нибудь и кричали ему, Ланселот их криков не слышал за гулом ветра.

Ветер дул с юга. Когда Ланселот выходил на восточную сторону Башни, коляску сносило к наружному ограждению, а когда шел по южной стороне Башни, ему приходилось пробираться под самыми балконами, прижимаясь к черной стене. Но как только он выходил на западную сторону, южный ветер, дувший наискось в спину, вновь отбрасывал коляску к наружному барьеру. Здесь на фонарях висели распятые участники уже теперешних гонок, некоторые из них были привязаны к перекладинам фонарей только вчера, и многие из них были еще живы. Почему—то они встречали его злобными выкриками, плевали в него с высоты и проклинали. За что, почему? В ярком свете фонарей он видел на них желтые, зеленые и даже синие куртки — уж им—то он соперником не был, и все—таки они его ненавидели. Он старался поскорее выбраться на северную сторону: уж лучше получить камнем по голове, чем слушать проклятья умирающих.

С юга наплыли облака, и плотный влажный туман окутал верхние ярусы Башни. Пошел проливной дождь, но и ветер не стихал. Бинты на руках Ланселота намокли, и руки стали тяжелыми и неуклюжими. Сняв повязки, чтобы крепче ухватиться за ободья, Ланселот мельком заметил, что на его правой руке уже нет и следа от печати. Несмотря на пронизывающий ветер и дождь, ему было жарко, он исходил липким и едким потом. Он снял с себя всю одежду, оставив только трусы и носки да накинул на плечи красную куртку — финиш он должен был пересечь в форме. Из сетки под коляской он достал все остававшиеся банки, допил вино, а потом выбросил все — и одежду, и банки с едой, и сапоги. Это немного облегчило коляску, но крутить колеса становилось все труднее и труднее. Очень скоро он обнаружил, что сделал глупость — вместе со всем балластом выбросил и рукавицы, а руки стали замерзать под холодным дождем и неметь. И трасса была мокрой и скользкой, и ветер сносил коляску, но все—таки хуже всего было с руками.