Алена Дашук - Картофельная яблоня (сборник)

Согревшийся и накормленный ненавистной овсянкой Василь уснул. Анна изучала содержимое кухонных шкафов. Было понятно, что хозяева, сколько могли, укрывались в квартире, не выходя за продуктами – немного вермишели, горстка пшена да пара кусков засохшего, твердокаменного хлеба. Овсяные хлопья она уже сварила. Завтра придётся добывать где-то съестное. Магазины медленно, но верно начали функционировать, но у Синявской не было ни копейки. Ампула Мо16, шприцы и дурацкий медведь – вот и всё, что она схватила во время своего бегства. Наверно, можно будет занять сколько-нибудь в долг у членов её группы. Среди них есть люди, не способные «сдать» её ни при каких условиях. Это был первостепенный вопрос, обо всём остальном она подумает завтра, как приславутая героиня нелюбимого ею романа. На сегодня думать хватит.

Анна вышла на балкон. Она помнила ночную Москву «мирных» дней – огромное отражение звёздного неба, лежащее на земле. Тогда Синявская смотрела вечерами на столицу со своего балкона, и ей казалось, что мегаполис это такая бесконечная водная гладь, над которой склонилось небо. Неподвижные светло-голубые искорки звёзд отражаются в этой глади разноцветными жёлтыми, белыми, красными вздрагивающими огнями и отчего-то начинают ускоряться. Это очень странно, вечный и величественный монолит в своём отражении похож на охваченный паникой муравейник. Может быть, всё, что попадает на Землю, неизбежно принимается суетиться? Теперь чёрный бесконечный океан Москвы отражал небо правдивее – путающихся в броуновском движении огней было мало. По тёмной поверхности разбросаны редкие вспыхивающие хрусталики светящихся окон. Столица, казалось, задумалась о чём-то, глубоко ушла в себя. Небо ей не мешало. Как всегда молча струило синеву звёзд, ставших заметнее и ярче.

Синявской было не по себе в этом изменившемся и чуждом ей пространстве. Когда вокруг не мельтешилось, не стремилось, не бежало, появлялось непривычное чувство собственной значимости. Точно ты способен решать что-то главное. Точно все эти припавшие к земле огни застыли в ожидании твоего слова. Смотрят покорно снизу вверх. А с неба оценивающе наблюдают синие глаза звёзд. Судят. И не спрятаться за спинами, не затеряться в толпе. Анне стало неприятно. Она вышла с балкона и плотно закрыла дверь.

Утром Василь чувствовал себя бодро. С любопытством исследовал новое для него пространство и даже не очень протестовал против пшённой каши, сваренной на воде. Ни масла, ни сахара на кухне не обнаружилось. Вылазка за продуктами была неизбежна. Неожиданно сынишку увлекли стопы фотоальбомов, найденных им в серванте. Потрёпанные, распухшие от пожелтевших фотографий, они валялись на полу вокруг него, являя миру незамысловатую историю ушедшей семьи.

– А это кто? – спрашивал Василь каждые две секунды и тыкал пальцем в незнакомые лица на карточках.

Зачем-то Анна увлечённо сочиняла имена и жизни этим схваченным объективом людям.

– Это дядя Стёпа. Он был лётчиком и возил в Антарктиду пингвинам сгущённое молоко.

– Зачем?

– Потому что он очень добрый. Пингвины обожают сгущёнку, но в Антарктиде её нет. Понимаешь?

– Ага, – Василь важно кивнул – Я тоже вырасту, и буду возить пингвинам сгущёнку. Жалко ведь их.

– Конечно, – Анна погладила сына по голове. В глазах защипало. Она встала. – Ты у меня совсем взрослый, сможешь побыть один?

Василь тревожно глянул на мать, но опровергать утверждение о своей взрослости ему не хотелось.

– А ты куда? – только спросил он.

– Надо купить что-то покушать.

– Ладно. – Мальчик снова углубился в разглядывание фотографий. Не поднимая головы, попросил: – Купи сгущёнки. Я её есть не буду. Я буду хранить для пингвинов.

– Обязательно куплю. – Анна улыбнулась. – Если будут звонить в дверь, ни в коем случае не открывай и не подходи.

– Ладно.

Синявская ещё с минуту постояла, глядя на сына, потом резко повернулась и быстро вышла.

Москва, действительно, оживала. Не было привычных людских и автомобильных стремнин, но ручейки уже текли мартовским пробуждением. Общественный транспорт не работал, зато вышли на охоту отважные «бомбилы». В парке Анна увидела заросшего бородой, взлохмаченного мужчину. Он вдохновенно что-то малевал на холсте, поставленном на обшарпанный, колченогий этюдник. Ему не было никакого дела до редких прохожих, с любопытством заглядывающих в его эскиз.

Стараясь сократить путь дворами, в одном из них Анна увидела в песочнице двух малышей. Они сосредоточенно копали совочками ямки. На деревянном паребрике были аккуратно разложены пожухлые веточки с сохранившимися на них последними листьями. Вокруг детей уже раскинулся небольшой садик из воткнутых в песок веток. От этой картины веяло таким покоем, что Анна не смогла отказать себе в удовольствии немного полюбоваться на украшающих свой маленький клочок земли тружеников. Было в этом что-то надёжное, безусловное, вселяющее уверенность в бесконечности бытия. В эту секунду Анна не сомневалась – её сын тоже скоро сможет вот так выйти к людям и посадить свой сад. Или накормить прожорливых пингвинов сгущёнкой. И никто не будет называть его страшным словосочетанием «источник заражения». Никто не заплатит своей жизнью за мимолетное общение с ним. Надо только чуть-чуть поднапрячься. Совсем капельку! Синявская поспешно пошагала дальше. До подъезда лаборантки Зоечки оставалось всего пара кварталов. Наверняка она ссудит своей начальнице немного денег. Только бы Зоя была дома!